всё это сейчас говорит, мне становится почему-то ещё страшнее.
- Ну всё, сказал же я, всё... Ну не буду я больше тебя доставать, обещаю. Слышишь, Миша... - я впервые называю пацана по имени и делаю это без усилия, это получается как-то само собой. - Миша, пусти, пошли...
Он всё так же, не отрываясь, смотрит мне прямо в глаза, его лицо напряжённо застыло, но постепенно оно смягчается, в серых ясных глазах появляется... облегчение, что ли.
- Правда? - ещё тише говорит он. - Ты знаешь, Ил, я сразу тебя не разглядел, только наверху, на крыше... Пошли, пошли... Ну вот, а когда разглядел, то чуть было сам с этой долбаной крыши не прыгнул. Стыдно мне стало, - жуть просто! Как будто бы там меня, вместе с тобой...
Мы медленно идём к моему дому. Я громко, опять с проклятым всхлипом, вздыхаю.
- Ой! Извини, я не хотел. Я больше даже не вспомню никогда об этом, клянусь тебе, Илья!
Мы, завернув за угол, направляемся к моему дому. Уже совсем темно, хотя нет, не темно, - продолжающий идти снег, и тот, что уже лежит на земле, снежинкой к снежинке собравшийся в порядочные уже сугробы, весь он как будто бы светится сам по себе, каким-то невиданным, неземным светом. Небо тоже не тёмное, - оно всё превратилось в огромный вогнутый неяркий плафон, отлитый из старого, тускловатого серебра, такого же, как у нас дома на окладе прабабушкиной венчальной иконы.
- Красиво как! - не могу удержаться я.
- Красиво, - соглашается Мишка. - Как в сказке, правда?
- Да, только вот сказка получилась, какая-то...
- Сказки кончаются всегда хорошо. А эта ещё не кончилась... И у неё должен быть тоже хороший конец, а ещё лучше продолжение. Так должно быть, потому что это, и только это правильно. Я обещаю тебе, Ил, я сделаю всё, чтобы ты не жалел об этом дне. Будешь помнить об этом лишь... ну, не знаю, как об какой-то мелкой неприятности. Ну, например, как о ненужном дождике, когда ты собрался, было, на Урал, купаться... Фу, Корнет! Вот ведь что за собака! Фу, кому сказал! Ну вот, сожрал что-то...
Пёс, действительно, торопливо дожёвывая что-то непонятное, с опаской косится на хозяина... Да, - думаю я, - ни фига себе, дождичек! А, что там за хороший конец такой?
- Ты это о чём?
- Да Корнет же! Видишь, слопал гадость какую-то. Драть его надо начать, что ли, меня совсем не слушает, только отца одного. Ха! С ним-то он как шёлковый! Вот знаешь, Илья...
- Да погоди же ты, с Корнетом... Ты о чём говорил, я не понял ни шиша. Какой ещё там хороший конец? И продолжение... Что же может теперь хорошего со мной быть?
- Скажи, Ил, ты как думаешь, ты хороший человек?
- Не знаю, - удивлённо говорю я. - Ну, не плохой, наверное...
- Не плохой? А мне кажется, почему-то, что ты очень хороший человек. Погоди, не спрашивай, дай договорить. Не знаю почему, но вот так мне кажется. Ну вот. А раз ты хороший человек, то и происходить с тобой должны хорошие вещи, - мне так один человек говорил... Я не очень верил ему, дурак, - особенно, когда... А, ладно. Главное, что я теперь верю, хочу верить! Ну, бывают, конечно, в жизни пакости всякие, подлянки там разные, но в главном всё должно быть хорошо. Ты что?
- Пришли, - говорю я, а сам удивлённо смотрю на этого Мишку во все глаза.
Всё-таки он не обычный какой-то. Говорит он со мной как-то странно, - как с равным говорит он со мной. И грустно как-то, и задумчиво он говорит. Чёрт, нравится он мне, что ли, - не пойму что-то, - совсем ведь не должен он мне нравиться...
- Здесь, да? Смотри-ка ты, у нас дома напротив. А у тебя окна сюда выходят?
- Вон, на пятом этаже. Кухня и мамина комната, а моя комната на школьный двор выходит.
- Ты тоже в тридцать второй учишься? Да? А в каком классе?
- Зачем тебе?
- Да ладно, не хочешь, - не говори, - спокойно отзывается он.
- В шестом 'Г', - почему-то всё-таки отвечаю я. - Пока в 'Г', но скоро нас переформировывать будут, - народу прибавляется, переезжают сюда многие.
- Нас тоже хотят. Я в восьмом 'А'. Я после восьмого хотел в Суворовское пойти, отец против, почему- то. Придётся в девятый, наверное...
- Почему против?
- Против, а толком ничего не говорит. Обычно он всегда мне всё толком объясняет, а тут чего-то... Он вообще против того, чтобы я в армию ходил. В горный, говорит, пойдёшь, там, говорит, военная кафедра... Не знаю. Может это с Афганом связано, он там полгода был, от морской пехоты ТОФ.
- От чего?
- Тихоокеанского Флота. Мы в Магнитке два года всего живём, а до этого отец на Дальнем Востоке служил, до того как в запас вышел, мы там жили. Тихоокеанск, Шкотово-17, слыхал? Ну, правильно, и не должен был ты слыхать, - закрытая зона это. Я, вообще-то, здесь родился, в Магнитогорске, и к бабушке сюда всегда приезжал, на каникулы и так. Потом вот совсем переехали. А твои родители кто?
- У меня только мама, отец умер, когда я маленький совсем был.
- Извини, Илья...
- За что? - удивляюсь я. - Я его и не помню вовсе. А с мамой мне хорошо. Она меня знаешь, как любит? Больше жизни. И я её тоже...
- Ну, это-то понятно...
Мы уже не стоим даже, а сидим на лавочке у моего подъезда, смахнув с неё мягкую снежную гору. Мне совсем расхотелось домой. Мне почему-то делается как-то уютно под этими грузными хлопьями, валящими с серебряного купола неба. И пацана этого я совсем не опасаюсь даже, и почти забываю, как страшно мы встретились...
- Был ещё дед, но он тоже в прошлом году весной умер, - продолжаю я говорить.
Рассказываю я всё это неспешно, тоже как-то задумчиво, невольно стараясь попасть в тон Мишке.
- Вообще-то, он мне прадед был, но я его просто дедом звал. Он тоже был военный, как и твой папа, всю жизнь в армии. Он очень долго прожил, ему девяносто пять лет было.
- Ого! Здорово, - вот повидал, наверное.
- Да. Он мне знаешь, как много всего рассказывал? Да и то, наверное, не всё, конечно.
Мишка смотрит вверх, прямо навстречу мохнатому белому покрывалу, неспешно, но упрямо накрывающему истосковавшийся по снегу город. Появляется убегавший, было, по каким-то своим собачьим делам, Корнет.
- Смотри, Ил! Прямо Дед Мороз! - негромко, и тоже как-то задумчиво, смеётся Мишка, показывая на своего пса.
И точно, тот совсем покрылся снегом, превратившись в какого-то белого медведя, только очень необычного, - стройного и остроухого. Я тоже тихо смеюсь, и совсем не опасаясь этого огромного пса, начинаю сгребать снег у него со спины. Корнет вдруг коротко гавкает мне прямо в лицо и припадает на передние лапы, выпятив вверх поджарый зад и смешно махая обрубком хвоста.
- Это он тебя играть зовёт, Ил. Хочешь, покидай ему снежки, палку сейчас не найти. Он знаешь, как здорово снежки ловит, даже сальто какое-то умудряется делать от восторга!
Это, конечно, очень заманчиво звучит, но...
- Да нет... Хорошо бы, но пора мне, как бы мама не пришла. Правда, пора.
- Ну, - домой, так домой. В другой раз поиграем.
Он встаёт, и, стянув с руки вязаную перчатку, протягивает мне руку. Вот уж этого я совсем не ожидаю! Я автоматически тянусь, было, своей ладошкой к его, - говорю же, я вежливый паренёк, но, опомнившись, отдёргиваю руку, недоверчиво глядя на него.
- Ну, чего же ты? - терпеливо говорит Мишка, а сам опять с какой-то щемящей грустью улыбается мне. - Давай лапу!
Я, помедлив, подаю ему руку. Он жмёт её не сильно, бережно даже, но я чувствую, что он сильный парень. Вот дела, блин, - думаю я растеряно...
- Слушай, тебе точно пора, руки у тебя, как ледышки. Ты чего это без варежек?
- Да есть, есть варежки, в сумке где-то валяются.
