очень, а потом весело, и все довольны…
- Илья, а покажи меч.
- Прыгун, завтра, лезть не хочу, да ты вон те посмотри.
- Да нет. На них же узла нет, я их видел, нет, а на новом у вас есть узел.
- Митька, он опять про букэ-дзукури! Дался ему этот шнурок… достань, а?
Митька, - ну, ясен перец, хмыкнув, - со вздохом, - о-хо-хо, - в три приёма, - сначала руки из-под головы, - раз, - потом на бок, - два, - потом встаёт с дивана, - три, - и лезет за мечом наверх. А Женька от предвкушения подпрыгивает, блин, а мне у него на коленках лежать не удобно.
- Да купить ему сагэо метров сто, и пускай себе узлы вяжет, Человек-Паук, попрыгунский!
- Не смешно, Ил, да и где мы ему, в Магнитке, настоящий шёлковый сагэо найдём? Так. Женя, осторожно, и из ножен не доставай, не дай бог порежешься, и узел не тяни, потом не завяжем правильно.
Женьке абсолютно наплевать на этот вакидзаси. Нет, не так, - ему наплевать на то, что это оружие, - для Прыгуна важно, что это очень красиво, и клинок, и прибор, и всё в сборе, а к оружию он равнодушен. И он одинаково любит и венчик тот чайный, и Митькины мечи, и Штопор, Каким-Убить-Можно. И ведь Прыгун мысли мои читает, что ли, - тут же просит у Митьки лист бумаги, - можно, Дима? Я узел порисую, а то тогда мне не понравилось, как я нарисовал, а сейчас лучше получится, можно? Хорошо мне было у Прыгуна на коленках лежать, но ладно, пусть себе порисует, а я и у Митьки на плече устроюсь не хуже… вот так вот. Нет, так руку давит, перелезть через него, и вот так. М-м-м, Митька… Ил, кончай, неудобно. Терпи. Хм, а если бы ты обе руки сломал? А я б тогда тебя и ногами обнял бы. А если бы и ноги? Ну… Понял, демонстрировать не надо, ограничься одной рукой. Так? Да. А так? Дурак, Прыгун увидит! Ладно, потерплю, но, Дима, вот уснёт наш художник… Илья, что случилось, ты что сегодня такой? Митя… понимаешь, я испугался. Когда с Ямахи упал? После. Когда допёр, что мог вообще грохнуться. Дима, я испугался, что ты один останешься, что мы не увидимся, что всё кончится. Я так никогда в жизни не боялся, а ты знаешь, что было со мной до тебя. Знаю, но теперь тебе есть, что терять, Ил. Но ты не бойся, а главное, не меняйся, не становись испуганным, я тебя полюблю и изменившимся, просто мне жаль будет такого вот тебя, да и привыкать к новому придётся. Хм, Дим, привыкать, не гони, мы ведь не привыкали друг к другу, как будто всю жизнь вместе. Ну, и тем более тогда, не меняйся, Ил. Не буду, Дим, а тогда ты мне Arai свой отдашь? А чо шлем-то только? Вон, и Триумф забирай. Да тяжёлый он, как танк, паровоз гоночный, себе оставь. Спасибо. Э, погоди, я же не отказываюсь, подрасту вот немного, тогда… Через мой труп. Тогда не надо, Дима, если через труп, а вот старый «Джиксер» бы твой, м-м-м, песня, а не байк! Хм, да ты же сам говорил, что он так себе, 600-ый только. Так ведь Дима! Я же чо, я же имел в виду, что литровый-то «Джиксер» круче, а новый ведь «литр», так вообще, байком года выбрали! И ещё, именно поэтому, на него цена такая, хотя и действительно, мотоцикл выдающийся, снимаю шляпу… Дима, давай купим! Пса облупим. Ха, Митя, Женькиного! Илюшка, от тебя так пахнет здорово… Да ну, Митя, это же потом пахнет, я же с утра не мылся… Да, и потом тоже, и пылью, и ещё запах… Какой запах, Митя? Запах… запах речки и диких цветов, футбольного мячика и хлеба с молоком, запах драки, и запах зелёнки после этой драки, да, и потом, и пылью, и закатом ещё, и родниковой водой, и запах первых трёх аккордов, и чуть-чуть бензином, вообще мотоциклом, и ещё чем-то таким, полузабытым, и всем миром, Любовью, Счастьем, как я жил без тебя, не знаю, одни Боги знают, для тебя, Ил, всё, что я делаю, вся жизнь, вся моя упакованность, успешность, вся моя жизнь для тебя, ведь ты и есть вся моя жизнь…
- Митя, я… Не, я ж не плачу, это так, я тебя люблю, вот и всё. Я думаю, что мне, таким как ты, не вырасти.
- И не надо. Женька идёт. Скорее бы ночь, и правда…
- Прыгун! Это что ещё такое?
- Эт’о Ил’я йа вот т’ак вот нарис’овал вот. Ну, это вот ты, а это вот…
- Да вижу, да почему ты меня в узел этот засунул? Митя, глянь.
- Хм…
- Илья, я так нарисовал, чтобы ты понял, осторожно надо тебе ездить, а то в узел завяжу, понял, чтобы сидел и не того, понял, а как узел, похож, а то в прошлый раз не очень, а вот сейчас получилось…
- Ил, чего он говорит, переведи.
- Спрашивает, похож узел или нет.
- Похож, а чего он тебя в него завязал? Хотя, ладно, не спрашивай, я где-то читал, что ли, не помню… что если художник пускается в объяснения по поводу своей картины, то он в этот момент перестаёт быть художником, и становится изобретателем…
- Митька, вот не ври только, это же ты сам сейчас придумал, я же вижу.
- А что, - хорошо сказал.
- Илья, вы чего, я не понимаю, Илья, что Дима говорит?
- Блин, как вы меня, и так одна рука, переводчика нашли, одна рука, понял, Попрыгун, но я и одной рукой могу, я же такой, я самурай, я же Аристова знаю, вот уж кому по, сколько там рук, он и плевком зашибёт, а Прыгуна надо с балкона выкинуть, нет, не надо, тогда он рисовать не сможет, а я на его рисунках бабки делать хочу, и тогда… Ой! Бл-ль! Убью обоих! Прыгун, гипсом зашибу! А тебя… Ой-ёй-ёй! Митька, гад, хорош! А ну, сказал, Женька, убью, всё, чем бы вас таким, гады, Прыгун, смотри, синяк ведь будет! Щипается, козявка, блин, ночью спать лучше не ложитесь, утром без голов проснётесь, отрежу к чёрту… Не открою! Только в ванной от вас и спрячешься, Митька, ты этому передай, что я ему этот штопор на могилу поставлю, чтобы люди шарахались, блин… Врёшь… Поклянись!.. А этот?.. Точно, что ли?.. Ладно, но вот только если, я тогда…
Я, улыбаясь, как дурак, - а я дурак и есть, - открываю дверь ванной. Во, лыбятся, а Митька предатель, то за Прыгуна, то за меня, и сам Попрыгун тоже, мародёр… - тьфу ты, не мародёр, а перебежчик, - один я только верный самурай! А ну-ка, ну-ка… раз, два, три… так, так… Дима! Отстань, ну… Щас… пять, семь, и снова пять, так. Точно, слушай:
- Повтори, чёртик из коробочки.
Я повторяю, я горд, я по Митькиным глазам вижу, что ему понравилось, и ведь как сразу, запросто хокку сложилась, настоящие только так и выходят, без напряга, чувство и слово.
- Красиво. Очень. Хм, кисаки прямой… Женя, ёлки, Илья, объясни ему.
- К-И-С-А-К-И, остриё.
- Да? И вот у этого тоже, Илья, у нового с узлом?
- У всех Женя, только все по-разному, Митя, как у нового вакидзаси кисаки называется?
- Фукура-цуку…
…Нет, не сразу всё получилось, то есть, не сразу по времени, потом ещё мы с Митькой три раза ездили в Челябинск, нужно было сделать мне свидетельство о рождении, суд потом, ещё кое-что. Как вихрь, как ураган, всё перед глазами кружится, всё на себя эти сильные люди взяли, и я таким же, как они хочу вырасти. И вырасту, если шею себе не сломаю на Ямахе… Гадом буду, но я этого «лежачего полицейского» в будущем году на девяносто километров всё-таки проскочу… Ну, девяносто, не девяносто… хм, ладно. А у Митьки дома я сразу обжился, нет, не у Митьки, а у нас. Мы в Магнитку приехали, впервые домой заходим, Митька сразу мне сказал, что здесь я хозяин, что хочу, и как хочу, всё можно, только без открытого огня, Митька говорит: - после Чечни я запах палённого не люблю. Вижу, это он так шутит, он нечасто шутит, а уж про Чечню… Но бывает, хотя Аристов вот, тот вообще, по жизни приколист, правда, я не всегда понимаю его шутки, но прикольно всегда. А с тётей Варей я тоже сразу. Она когда меня впервые увидела, заплакала, сынок, говорит, как же так вышло, блин, и я реветь, меня же никогда никто не ласкал, а тут не просто жалость, а жалость от огромного сердца, и сразу любовь, даже Митька из комнаты вышел. Потом говорит,
