задать ни одного вопроса, выехали за пределы города через ворота, откуда начиналась дорога на Францию, чтобы шпионы герцогини поверили в ее возвращение домой.
Паломница
Вид Брюгге зимой привел Беранже в восхищение, а хладнокровный Готье присвистнул от восторга. Внезапно возникший на белой равнине, он казался огромным и могущественным, нисколько не потеряв при этом от своего изящества.
Построенный на берегу Реи, как и Венеция, его средиземноморская соперница, главный город Фландрии поднимал к небу кружево из светлого камня, хранящего отблески столь редкого здесь солнца.
Таверна «Ронс-Куроне» на одной из самых оживленных улиц города приютила путников. На Катрин нахлынули старые воспоминания. Внешне здесь все осталось по-прежнему. И все же что-то неуловимо изменилось – неуемное фламандское веселье, гомон и крики, раньше не умолкавшие в Брюгге ни днем ни ночью, сменили приглушенные голоса и шепот. Даже в зале «Ронс-Куроне», несмотря на красные носы, как и прежде погружавшиеся в пивную пену, глаза оставались холодными и недоверчивыми. Можно было подумать, что весь город затаил дыхание, чего-то ожидая.
В гостинице, помнящей беззаботный смех юной Катрин, она внимательно следила за тем, чтобы не быть узнанной и не выдать себя.
Следуя совету Яна ван Эйка, она представилась дамой Бернеберге, совершающей паломничество в Брюгге и стремящейся излечиться от болезни. Естественно, ее внешний вид соответствовал избранному персонажу: головной убор причудливой формы прикрывал лицо, строгий нагрудник скрывал плечи и шею и доходил до нижней губы. Не было видно ни единого золотого волоска, платье из серого сукна немецкого покроя надежно скрывало ее прелестные формы.
Беранже, возмущенный необычным нарядом своей обычно столь элегантной хозяйки, вынужден был довольствоваться коротким объяснением:
– Когда-то я долго жила в этом городе, и здесь могут узнать меня. Я, конечно, не настолько самонадеянна, чтобы считать себя незабвенной, и убеждена, что меня давно забыли, но предпочитаю не рисковать. К тому же у меня появится шанс быть принятой супругой нашего друга ван Эйка, если мы с ней встретимся.
– Это действительно благоразумно, – вздохнул Готье. – Если я правильно понял, это – настоящая мегера. Я надеюсь, что нам удастся избежать этой встречи.
Катрин тоже на это надеялась. Она еще больше укрепилась в своем намерении не встречаться с ней, увидев ван Эйка, пришедшего на следующий день навестить ее в «Ронс-Куроне». Она с трудом узнала его: это был совсем другой человек. Вольный художник с горящим взором, словоохотливый посланник герцога, любезный и галантный попутчик, страстный друг – все исчезло, пред ней предстал серьезный, чопорный, знатный горожанин. Ян сделался вдруг грустнее всех других жителей Брюгге.
Ему понравилось строгое одеяние Катрин, и, подыгрывая ей, он поинтересовался о здоровье дамы Бернеберге и сообщил ей громким голосом, что церковный сторож часовни Сен-Сан будет этим вечером в ее распоряжении и отведет ее к святым мощам.
Катрин посоветовала Готье и Беранже осмотреть город, пока она будет готовиться к вечернему походу. Она решила, что обещанное свидание с церковным сторожем могло означать лишь то, что флорентийка примет ее сегодня вечером и ее пребывание в городе будет недолгим.
К вечеру, когда за ней пришел ван Эйк, она завернулась в черный плащ и с набожным видом проследовала за ним.
– Куда мы идем? – спросила она, когда они оказались на почтительном расстоянии от гостиницы.
– Я же вам сказал – к часовне!
– Мы действительно туда направляемся? Я думала…
– Мы сначала сходим туда. Нельзя, чтобы кто-то заподозрил о реальной причине вашего приезда. Видите ли, мы живем в такое время, что я должен проявлять исключительную осторожность, поскольку здесь не любят преданных слуг герцога Филиппа. Мы можем подвергнуться опасности из-за пустяка.
Несмотря на обуревавший Катрин страх, все возрастающий по мере приближения часа серьезного испытания, она достойно сыграла свою роль. Она опустилась на колени перед святой чашей, переливающейся в отблеске золота и бриллиантов, и принялась молить у Бога защиты и прощения за предстоящие грехи. Уже через час, если женщина окажется не такой ловкой, как ей говорили, она может умереть.
В полной тишине, со сжавшимся от страха сердцем, она вышла из святилища следом за ван Эйком. Они подошли к соседнему каналу и сели в лодку, где их уже поджидал незнакомый мужчина.
– Ты знаешь, куда ехать, – сказал художник, и ялик бесшумно заскользил по гладкой воде. Уже стемнело, но фонари, висящие на мостиках и на углах домов, освещали дорогу.
Путь был недолгим. Они причалили у недавно построенной церкви. Ялик укрылся под мостом, а Катрин и Ян свернули на улицу Пуавр, в конце которой высились мощные ворота Святого креста.
– Это здесь! – проговорил художник, остановившись перед красивой резной деревянной дверью, скрытой садовой оградой, что помогало входящим остаться неузнанными.
Ван Эйк трижды ударил гладким медным молотком, дверь сразу же отворилась, обнажив черную пустоту длинного коридора, в глубине которого виднелся мягкий свет.
Скудное освещение позволило разглядеть белый фартук и белый чепец женщины, открывшей им дверь.
Лица ее разглядеть было невозможно.
– Входите, мессир, и вы, госпожа, – произнес звучный голос, говоривший с акцентом. – Вы пунктуальны. Пожалуйста, следуйте за мной.
Они прошли за ней по коридору, и, по мере того как становилось светлее, Катрин смогла разглядеть флорентийку: страхи ее несколько улеглись. Это была сорокалетняя женщина, дородная, с полным лицом, на котором сверкали черные глаза. Под белым накрахмаленным фартуком было ярко-красное шерстяное платье. Катрин, неизвестно почему, ожидала увидеть беззубую мегеру, колдунью. Вид этой женщины успокоил ее, особенно опрятность в одежде. Комната, в которую ее провели, была под стать хозяйке. Со сверкающим полом из черных и белых плит, зелеными витражами окон, начищенной до блеска мебелью – это был достойный образец фламандской чистоплотности. У Катрин появилась надежда и на этот раз счастливо отделаться.
– Карлотта, – начал было ван Эйк, – вот дама, о которой я вам говорил. Ей очень нужна ваша помощь.
– Я думаю, что смогу ей помочь. Лягьте, пожалуйста, на этот стол, – сказала она, указывая на большой дубовый стол, стоящий у камина. – А вы, мессир, подождите в соседней комнате, – добавила она, открыв дверь, расположенную в глубине комнаты.
Осмотр был быстрым и совершенно безболезненным. У флорентийки были легкие умелые руки.
– Вне всякого сомнения – у вас двухмесячная беременность, – сказала она.
– Вы можете что-то сделать?
– Всегда можно что-то сделать, главное – знать как. Но это не делается в пять минут. Необходимо, чтобы вы согласились на какое-то время остаться в этом городе. Мессир ван Эйк сказал мне, что вы спешите…
– Не настолько! Мы условились, что я остановлюсь здесь на некоторое время. Я живу в гостинице и…
– Лучше всего, если бы вы остались здесь, если вы ничего не имеете против.
– Я бы охотно согласилась, но со мной еще двое молодых слуг.
Флорентийка, улыбнувшись, помолодела на двадцать лет.
– Здесь места больше чем достаточно, я смогу вас принять с завтрашнего дня. Сегодня же вернитесь в «Ронс-Куроне». Завтра утром вы уедете из города, но вернетесь обратно до закрытия ворот, как будто бы вы что-то забыли в Брюгге. Никто не узнает о вашем пребывании у меня, если ваши слуги не будут выходить отсюда. Так вы придете завтра?
– Охотно, если вы примете меня. Огромное спасибо за великодушную помощь.
– Великодушную? Это сеньор художник проявляет великодушие, поскольку хотя я и люблю помочь близкому, но имею большой недостаток: я люблю золото и стою очень дорого! – добавила она с
