шокирующей откровенностью.
На обратном пути, сидя в лодке, Катрин погрузилась в глубокую задумчивость, тревога уступила место слабой надежде. Избавление и успокоение, а может быть, и счастье становились возможны.
В этот вечер Катрин быстро заснула и спала, как ребенок. Она открыла глаза, когда солнце было уже высоко в небе. Она не спешила, намереваясь выехать из города в разгар дня на глазах у всех: нет ничего удивительного в том, что, посетив святые места, она возвращается домой. Она приказала Готье отправиться в конюшню и приготовить лошадей, но юноша вскоре вернулся в сопровождении пятнадцатилетнего мальчика в перепачканной краской одежде.
– Я встретил этого юношу внизу, – сказал конюх. – Его прислал с письмом ван Эйк.
– Срочное письмо! – уточнил юноша. – Мой учитель приказал мне вручить его в руки госпожи Бернеберге.
– Вы один из его учеников? – улыбаясь, спросила Катрин, глядя на его открытое лицо, светлые волосы и голубые, полные детской наивности глаза.
– Я его единственный ученик! – гордо ответил он. – Мэтр ван Эйк, вы, конечно, это знаете, изобрел новую манеру живописи, и он тщательно хранит ее секрет. Но меня он любит.
– Как вас зовут?
– Петер Крист, госпожа. Прочтите, пожалуйста, письмо. Кажется, оно срочное.
– Сейчас, Готье, дайте этому юноше немного вина. – Не переставая улыбаться, Катрин развернула записку, полагая, что речь шла о последней рекомендации перед ее мнимым отъездом. Но вдруг улыбка исчезла с ее лица, и ей пришлось сесть, чтобы дочитать расплывающиеся перед глазами строки:
«Флорентийка ночью умерла. Мэтр Арнольфини нашел ее повешенной на складе тканей, граничащем с ее домом. По поводу этой смерти по городу поползли слухи, возможно, они не дошли до вас, и я решил срочно поставить вас в известность. Мне очень жаль, друг мой, но будет лучше, если вы уедете.
Поезжайте в Лилль к госпоже Симоне. Может быть, она найдет способ вас спасти. Мое сердце разрывается, прощаясь с вами. Да храни вас Господь!»
Катрин так побледнела, что Готье подтолкнул юного Петера к двери, испугавшись, что он догадается о содержании письма. Но Катрин остановила его.
– Мэтр ван Эйк больше ничего не передавал? – спросила она упавшим голосом. – Почему он не пришел сам?
Юноша, как будто бы он сам был в этом виноват, в смущении опустил голову и, судорожно сжав в руках красный берет, ничего не ответил.
– Ну так в чем же дело? Я надеюсь, он здоров?
– Да, да… но… ладно, тем хуже! Вчера вечером, когда он вернулся, произошла ужасная сцена. Госпожа Маргарита назвала его развратником, без конца бегающим за юбками. Ей передали, что он привез в гостиницу хорошего друга, и она разгневалась. Сегодня утром она закрыла его в ателье на ключ вместе со мной, прокричав, что выпустит его, когда сочтет нужным!
– Как же вы выбрались? – спросил Беранже.
– Разумеется, через окно, которое выходит на канал. Я по веревке спустился на баржу и собираюсь вернуться тем же путем. Что мне передать мэтру ван Эйку?
Несмотря на потрясение, Катрин улыбнулась юному посланнику.
– Вы храбрый мальчик, передайте ему мою благодарность за пожелание счастливого пути. Скоро мы покинем Брюгге. Передайте ему еще, что я последую его совету и что я жалею его всем сердцем.
Заработав монетку, Петер радостно направился домой. Катрин молча протянула письмо Готье. Тот пробежал его глазами и вернул хозяйке, устремив на нее вопросительный взгляд.
– Что это значит? Вам показалось, что эта женщина намеревается расстаться с жизнью?
– Разумеется, нет. Я вам сказала, что встретила приветливую, пышущую здоровьем женщину. Она мне даже сказала, что любит жизнь.
– Значит, ее убили, но за что?
– Я не представляю, Готье. Все, что я знаю, это то, что нам надо немедленно покинуть этот город. Я не должна была приезжать сюда, да к тому же придумав посещение святых мест. Меня наказывает Бог!
Готье пожал плечами:
– Если бы Бог наказывал всех, кто пользуется его именем, чтобы выпутаться из затруднения, мы бы ежедневно хоронили друзей. Скорее всего эта несчастная не угодила какому-нибудь знатному сеньору, отказав ему в помощи или запросив слишком много золота. Кто знает? Что же нам делать? Вы и вправду после всего, что произошло, хотите вернуться в Лилль?
– Сначала надо уехать. Поговорим об этом по дороге. Не знаю, может быть, после всего, что произошло, лучше вернуться в Монсальви. У меня там есть старый друг Сара, она разбирается в медицине и, возможно, сможет меня спасти. Если же нет… Мне следовало немедленно ехать к ней, но возвращение домой в нынешнем моем состоянии приводило меня в ужас. Отправляйтесь готовить лошадей и заплатите за постой.
Готье вышел из комнаты, но тут же вернулся в сопровождении трех мужчин: хозяина «Ронс-Куроне», мэтра Корнелиса, плетущегося за двумя важными незнакомцами, одетыми в роскошные, подбитые белкой и лисой одежды, в широких бархатных беретах.
– Мне не позволили ни пройти в конюшню, – возмутился Готье, – ни заплатить за постой. Эти люди желают, видите ли, поговорить с моей госпожой.
– Придержите язык, мой мальчик, – проворчал один из них, – я один из бургомистров этого города, Луи ван де Валь, а это – мой помощник Жан Мэтне!
Повернувшись к Катрин, он слегка поклонился. Этот поклон показался ей дурным предзнаменованием, поскольку был слишком почтительным для простой госпожи, но недостаточно вежливым для такой знатной дамы, какой она была.
– Госпожа графиня, мы пришли сообщить вам, что о вашем отъезде и речи быть не может!
Катрин усилием воли сдержала дрожь. Она даже слегка улыбнулась.
– Господа, вы оказали мне честь своим посещением, не знаю, чем я это заслужила. Мне кажется, что вы совершаете ошибку, так обращаясь со мной. Я никакая не графиня, я простая горожанка, приехавшая из…
– Вы графиня де Бразен, возлюбленная герцога Филиппа, от которого вы беременны. Вы приехали сюда, чтобы флорентийка избавила вас от плода вашей запретной любви!
Это заявление было словно гром среди ясного неба, но Катрин, привычная к сражениям, не показала испуга.
– Сир бургомистр, несмотря на все мое уважение к вам, вы сошли с ума! – возразила она с нескрываемым высокомерием. – Откуда вы это взяли?
– Вас узнали в тот момент, когда вы пересекли ворота Куртре. Госпожа Катрин – ведь это ваше настоящее имя? Каким бы строгим и нелепым ни был ваш костюм, в который вы вырядились, приехав в Брюгге, он не смог полностью утаить вашу красоту. Об этой красоте здесь все хранят воспоминания.
– Но…
– Бросьте! Бесполезно отпираться! Кого вы хотите убедить? Соблаговолите, пожалуйста, снять головной убор и показать ваши волосы. Если они не из чистого золота, мы признаем свою ошибку и согласимся с тем, что вы не госпожа де Бразен.
Сознавая всю безвыходность положения, Катрин попыталась отговориться. Ей необходимо было сохранить свободу. Лучше было бы разойтись с миром.
– Хорошо, – с улыбкой начала она. – Вы меня узнали. Но ваши часы отстают, сир бургомистр. Много воды утекло с тех пор. Я уже не госпожа де Бразен, ничто больше не связывает меня с Бургундией, где у меня, однако, остались друзья, что, по-моему, вполне естественно. Теперь я госпожа де Монсальви, супруга одного из лучших офицеров короля Карла VII и придворная дама королевы Сицилии. Должна признать, – по-прежнему улыбаясь, добавила она, – что подобное заявление, сделанное два года назад, стоило бы мне заточения в тюрьму. Но Франция и Бургундия заключили мир, не так ли? Теперь вы знаете все, и я думаю, что вам не остается ничего другого, как пожелать мне счастливого пути и удалиться.
Улыбка Катрин не возымела привычного действия, и лицо ван де Валя осталось каменным.
– Не надо так спешить. Скажите мне, зачем вы приехали сюда да еще под вымышленным именем?
