– Так что же, получается…
– Получается, что медведь был заброшен в холодильник отнюдь не из соображений гуманности. Нехитрое решение задачки про то, как съесть побольше колбасы и при этом остаться невиноватым. Старый, проверенный временем вариант, который еще Карлсон придумал. Чертенок… Дети остались без завтрака, а медведя пришлось-таки отправить в больницу. Да что вы так смотрите, Варя?
– Я… Я просто не совсем понимаю… У вас их вообще – сколько? Я имею в виду детей…
Герман рассмеялся и окончательно поставил ее в тупик.
– Сто четырнадцать. Да вы не пугайтесь, Варя, я не турецкий султан, не многоженец… Я просто в детском доме работаю. А детей привык называть своими, потому что… Наверное, отчасти они все-таки мои. Ведь других родителей у них нет.
– Так вот в чем дело. – Варя смотрела на Германа, широко открыв глаза. – Наверное, вы очень любите детей, если выбрали себе такую профессию…
– Наверное, – ответил он. – Только на самом деле это не я профессию выбрал, а она выбрала меня. Так получилось…
Взгляд его снова изменился. Искры смеха, еще несколько секунд назад плясавшие в серых глазах, бесследно исчезли. Ей почему-то отчаянно захотелось вернуть эту ушедшую радость. Она была к лицу этому человеку. Она была нужна ему, Варя это чувствовала. И еще она вдруг поняла, что радость эту он заслужил. Выстрадал – дурацкое слово, но, кажется, это как раз тот самый случай.
«Только когда ты все это успела о нем узнать? – вмешался в ее монолог внутренний голос. – И вообще, пора бы уже в твоем возрасте прекратить вести глупые рассуждения о высшей справедливости. Пора убедиться, что жизнь – не детская игра, в которой можно устанавливать свои правила. Пора бы…»
Нет, не хотелось ей с этим мириться. И убеждаться очередной раз в том, что мир беспричинно жесток, не хотелось тоже.
– Расскажи. – Она дотронулась до его руки кончиками пальцев, даже не заметив, как перешла на ты. – Если тебе есть о чем рассказать – расскажи мне.
Он благодарно сжал ее руку и сразу же отпустил, как будто снова испугавшись самого себя. Но тепло прикосновения осталось. Оно медленно таяло, превращаясь в воспоминание, а он все молчал.
– Варя, это слишком грустная история. Вечер и без того дождливый и серый. Стоит ли сгущать краски?
– Расскажи, – снова повторила она, не отрывая взгляда.
Он пожал плечами:
– Рассказывать в общем-то нечего. Просто десять лет назад жил на свете один ребенок, звали его Пашка. Он был детдомовский, мать от него еще в роддоме отказалась. А я собирался этого ребенка усыновить. Я и моя девушка, мы вместе собирались… Но ничего не вышло, потому что девушка погибла, и ребенок погиб тоже. Он выпал из окна детского дома и разбился. А через год я закончил институт и пошел работать в тот самый детский дом. С одной только целью – чтобы дети никогда не оставались без присмотра возле открытых окон. Чтобы больше не падали и не разбивались… Глупо, конечно. С таким же успехом я бы, наверное, мог пойти работать в ДПС. Чтобы люди больше не умирали на дорогах. Глупо…
Порыв внезапно налетевшего откуда-то из-под земли ветра ударил зонт изнутри. Спицы выгнулись, и купол превратился в огромный синий цветок на железном стебле.
– Черт, – выругался Герман и попытался собрать спицы. У него это получилось почти сразу, но в следующее мгновение ветер снова вывернул зонт наизнанку. – Ну откуда он взялся, этот ветер?
– Оставь. – Варя потянула его за руку. – Оставь зонт в покое. Мне кажется, он нам вообще больше не нужен.
– Дождь ведь еще не кончился, – возразил Герман.
– Ну и пусть. Дождь – не самая большая неприятность, которая может случиться в жизни. Нельзя быть беззащитными перед такой мелочью. Тем более ты же сам говорил, что любишь дождь и что тебе приятны его прикосновения.
Герман послушно сложил зонт, перетянул его ремешком и протянул Варе. Та небрежно запихала атрибут начала новой жизни в сумку, мысленно посмеявшись над тем, что еще недавно придавала этой вещице столь символическое значение.
– Знаешь, – сказала она тихо, – а я верю в то, что люди не умирают. Можешь смеяться надо мной… Надо мной все смеялись, даже Кристина, когда я об этом говорила. Но я-то знаю… Совершенно точно знаю, что человек умереть не может.
– Ты о душе, которая вечна?
– Нет, не только о душе. Здесь другое. Знаешь, мне жизнь почему-то представляется некой бесконечной прямой линией. И линия эта делится на отрезки. Какой-то отрезок короче, какой-то длиннее, и все эти отрезки складываются в одну длинную-длинную, уходящую в бесконечность, прямую линию-жизнь. Жизнь возобновляется в тот же момент, когда она прекращается. То есть я хочу сказать, что в тот момент, когда человек умирает, он…
Герман остановился как вкопанный. Повернул к Варе изумленное, заметно побледневшее лицо. И выдавил изменившимся голосом:
– Глупости все это. Я тоже в детстве пытался отыскать свою вновь рожденную бабушку, заглядывая в коляски с младенцами. Трудность заключалась в том, что при всем своем желании я не смог бы ее идентифицировать…
Резко развернувшись, он зашагал прочь. Глубоко засунув руки в карманы брюк, по-бычьи наклонив голову и привычно ссутулив плечи.
– Герман! – окликнула она.
Он остановился так же внезапно и быстрыми шагами стал сокращать расстояние, их разделяющее.
– Прости меня, Варя… Сам не знаю, как это получилось…
В памяти вдруг резко обозначился другой образ. «Прости меня, Варя, сам не знаю, как это получилось…» Другой голос, голос Паршина, так отчетливо прозвучал в сознании, что она вздрогнула. И отшатнулась от Германа, почти поддавшись на провокацию собственной памяти.
Но в последний момент все же сумела взять себя в руки. Отмахнулась от своих страхов и позволила ему сжать свои руки в ладонях. И не отпускать.
Герман смотрел как будто сквозь нее. Выражение его лица менялось. Варя не понимала, чем это вызвано, и вдруг услышала голос из-за спины:
– Герка? Неужели ты?
Она обернулась. По узкой тропинке, протоптанной между деревьями, торопливо, чуть припадая на правую ногу, шел какой-то мужчина. На вид ему было никак не меньше шестидесяти. Абсолютно седые волосы длиной чуть выше плеч свисали вниз мокрыми сосульками, придавая лицу немного комичный облик. Кустистые брови делали неизвестного персонажа похожим на папу Карло из детской сказки про Буратино. А глаза были добрыми. Это Варя заметила сразу.
– Дядя Миша!
Герман выпустил ее руки и двинулся навстречу своему знакомому. Варя с интересом рассматривала эту странную на вид парочку – почти двухметрового молодого мужчину и старика, чуть доходящего ему до плеча. Сжав дядю Мишу в крепких мужских объятиях, Герман едва не раздавил его. Тот закряхтел:
– Ты полегче, мальчик, полегче… Эх, и дылда! Ты когда же, Герка, так вырасти успел?
– Да я и сам не заметил, – ответил, смеясь, Герман. – Мне кажется, я все время таким был.
– Ну, скажешь тоже. Пацаном когда на каруселях катался, вровень со мной был.
Варя не сдержала улыбки: просто невозможно было представить себе Германа ростом с дядю Мишу.
Старик заметил улыбку на лице Германа и улыбнулся в ответ. Потом подмигнул Герману и деловито осведомился:
– Жена?
– Нет, не жена, – оторопело возразил Герман.
– Значит, девушка твоя, – заключил дядя Миша.
