— Френк, не будьте дураком и убирайтесь отсюда! — крикнул он.
— Вы с ума сошли, — шептал Френк, которому начало казаться, что он сходит с ума.
Родштейн начал отвратительно смеяться.
— Я был бы последней скотиной, если бы разрешил этой сволочи завладеть…
Он продолжал хохотать.
— Вы не физик, а болван, Френк, — кричал Родштейн. — Давным-давно я поменял полюса на масс- спектрометре!
— Вы?..
— Да. Теперь убирайтесь поскорее. Лиз вас ждет.
Френк попятился к двери.
— Стойте! — закричал Семвол. — Куда вы уходите?
— Идите, идите, Френк. Я расправлюсь с ними сам!
«Поменял полюса, поменял полюса…»
Опять ослепительное солнце!
Он выбежал из бункера и помчался туда, где на волнах колыхалась небольшая лодка. Лиз стояла в открытой кабине гидроплана и махала ему.
— Поменял полюса! Род изменил полярность! — кричал ей Френк.
— Скорее, скорее, — звала она.
— Родштейн изменил полярность! У них нет никакого антижелеза, у них обыкновенное железо!
— Я знаю! Скорее…
ГОЛУБОЕ ЗАРЕВО
— Профессор Мюллер, мы очень вам благодарны за то, что вы согласились приехать сюда и помочь нам в одном важном деле, — Базанов прекрасно говорил по-немецки.
Это вызвало у Мюллера едва уловимое удивление. Затем он нахмурил брови и задумался. Где-то он встречался с этим русским? Встречался ли?
— Если я действительно вам помогу, буду очень рад…
Базанов протянул Мюллеру сигареты и щелкнул зажигалкой. Пока тот прикуривал, полковник тоже внимательно смотрел ему в лицо. И вдруг…
— Товарищ Петер? — спросил Базанов.
Мюллер вздрогнул — узнал. Как давно это было!..
…Первый год войны. Канун Нового года. Подмосковная деревушка, затерявшаяся среди дремучих, непроходимых лесов и глубоких снежных сугробов… Он особенно хорошо помнит эти ели и эти сугробы.
Мюллер, радист-шифровальщик штаба одного из специальных подразделений танковой дивизии, вошел в избу, держа в руках радиограмму. В избе было накурено и едва коптила керосиновая лампа. За столом собрались высшие немецкие офицеры, чтобы отпраздновать Новый год. Возле каждого — стакан водки.
Радиограмма говорила о потерях немецкой армии под Москвой. Страшные потери. До Нового года оставалось несколько минут, когда генерал прочел сводку. Он вытащил пистолет, встал, снова сел.
— Вот что, обер-лейтенант, — обратился он к Мюллеру. — Наверное, вам, при вашей должности, еще не удалось убить ни одного русского. Там, в сарае, сидит один, их разведчик. Берите его и ровно в полночь расстреляйте. Бог войны требует жертвы.
…Они шли по снегу. Русский — заложив руки за спину. Мюллер с пистолетом шагал за ним. Странно — этот русский поет! Вполголоса поет веселую песенку. Он босой, ноги его, наверное, давно окоченели. Мюллеру стало страшно от этой отрешенности, от этого бесстрашия человека, которого он должен расстрелять.
— Не зацепитесь. Здесь в сугробах ветки деревьев, — предупредил русский.
— Вот вам мои сапоги, бегите! — прошептал Мюллер.
— А вы?
— Скажу, что на меня напали партизаны. Возьмите и шинель.
— Но…
— Бегите, бегите…
— Вы замечательный человек! Как ваше имя?
— Петер.
— Прощайте, товарищ Петер…
Когда шорох ветвей утих, Мюллер несколько раз выстрелил вверх…
Он тогда и не подозревал, что штурмфюрер СС Рейнмахер такой проницательный человек. Мюллера без труда уличили во лжи. Русский, оказывается, был важная птица.
Мюллер узнал, что такое пытки. Так появилась на его груди кроваво-красная надпись. А после он бежал, доктор Роберто помог ему…
— Думаю, там, на островах, вам приходилось нелегко, — говорил Базанов, глядя на Мюллера смеющимися глазами.
— Самое неприятное, что все затянулось на десятки лет. Это было испытание на терпение, часто на бессилие. Ужасно, когда ничего не можешь сделать… В последние годы такое у меня было очень часто. Я видел, как они шли вперед, и не мог помешать. Я все ждал, что на острова прибудет какая-нибудь международная комиссия и начнет расследование. Но она не приезжала.
Базанов нажал кнопку, вошел адъютант.
— Пусть введут Грибенко.
— Грибенко? — спросил Мюллер.
— Вроде ничего особенного. Механик, специалист по сантехнике. Может оказаться, что вы его знаете.
Дверь отворилась и появился невысокого роста человек в кожаной куртке. Он держал руки в карманах и нагловато осматривал Мюллера и Базанова.
На минуту водворилось молчание. Глаза Мюллера сощурились, губы сжались, лицо сделалось жестким.
Что-то знакомое, очень, очень знакомое… Какие-то тяжелые, болезненные ассоциации. Эти рыжеватые волосы, бледно-голубые глаза, широкие скулы. Но теперь на лице не было ни злобы, ни хитрости, а насмешливая наглость.
— Хейнс, — прошептал Мюллер и поднялся. — Хейнс!
— Чего изволили сказать, гражданин? — спросил Грибенко, — я на вашем языке не понимаю.
— Ваша фамилия Хейнс, вы работали в Отдельной лаборатории. Мы виделись с вами последний раз в старом замке в Баварии, у некоего господина Семвола!
Лицо Грибенко на мгновение напряглось, но тут же приняло обычное выражение. Он недоуменно пожал плечами.
«Тренировка отличная!» — подумал Базанов.
— Куда вы делись после посещения Семвола? Вы совершенствовали вашу специальность? Вы были очень неквалифицированным шпионом. У Роберто мы знали, кто вы такой.
— Ничего не понимаю, — виновато произнес Грибенко. — С немецким в школе у меня всегда было плохо… Не привили любовь.
От глаз Базанова не ускользнуло, что Грибенко начал понемногу терять уверенность в себе.
— Хватит с меня этих дурацких разговоров, — взревел Грибенко. — Вы еще ответите за то, что пытаетесь повлиять на мою психику! Тут ни один нормальный человек не выдержит… Если хотите, я тоже начну сейчас говорить что-нибудь такое, и тогда…
Он застыл с открытым ртом и выпученными глазами. Сопровождаемый солдатом, в кабинет вошел Сулло. Как всегда, он жевал.
