вами. Вот скажите, бывали ли вы когда-нибудь в лагере палестинских беженцев?
Тут она, наконец, обратила к Ури свой плохо сфокусированный взгляд:
– Видели ли вы там оборванных отважных детей, бросающих камни в солдат, вооруженных до зубов современной военной техникой?
Если бы она была способна слушать, Ури мог бы рассказать ей про лагерь беженцев такие подробности, от которых ее стеклянные волосики встали бы дыбом на макушке. Но слушать она не умела и подробностями не интересовалась. Она звонко вдохнула воздух, чтобы продолжить свою проповедь, но тут вернулась Инге и решительно положила конец их односторонней беседе:
– Хватит пророчествовать, Доротея. А то, пока ты здесь напрасно пытаешься заманить Ури в лоно христианского милосердия, твой дорогой супруг опять успел заманить прелестную Вильму в кусты.
Услышав новость про дорогого супруга и прелестную Вильму, Доротея немедленно спустилась с небес на землю, и взгляд ее остро сфокусировался на текущей мимо очереди. Очевидно, не найдя искомых лиц на месте, она коротко спросила:
– Где они?
И, не дослушав до конца брошенное Инге: «В саду за церковью», почти побежала в указанную сторону, дребезжа на бегу стеклянными сочленениями суставов.
– Никак не могу решить, – недобро усмехнулась Инге, – революционный пыл нашей Доротеи еще не поднялся до уровня идей сексуальной революции или уже перерос их? – Инге взяла Ури под руку и стронула с места. – Пошли, нам пора.
– Куда? – спросил Ури, почти готовый к тому, что им пора на Лысую гору, где состоится ежегодный шабаш ведьм в честь Вальпургиевой ночи. Вся обстановка сегодняшнего праздника предрасполагала к вере в потусторонние силы – в леших, русалок, водяных и прочую чертовщину, так что даже ревнивая Доротея могла сойти за модернизованную ведьму с интеллектуальным уклоном. Но реальность оказалась более прозаичной, – они просто должны были захватить с собой Отто и идти смотреть ежегодный деревенский спектакль, для которого на баскетбольной площадке за школой возвели легкую деревянную сцену и расставили полукруглыми рядами стулья и садовые скамейки.
Осторожно катя кресло Отто по неровным камням дорожки, Ури не столько спросил, сколько констатировал факт:
– Скажи, ты ведь поссорилась с ними не просто из-за пирога, правда?
– Я уже пыталась тебе это объяснить, но ты тогда не хотел слушать.
– Считай, что я передумал. Можешь объяснять.
– Ты ведь слышал речи Доротеи? Ей ты можешь не придавать значения, – она просто глупый попугай, но это – идеология целого круга, которую я не переношу.
– Ты хочешь сказать, что ваша распря носит политический характер?
– Трудно определить, политический или личный. Тут так все сплелось...
– Что значит – личный? Ты пыталась отбить ее мужа?
– Глупости, при чем тут ее муж? Тут замешан совсем другой человек.
– В чем замешан? В тесте?
– Ну хорошо, считай, что я неудачно выразилась: не замешан, а... – Инге запнулась и прикусила губу, – Это совсем из другой жизни, к Доротее это не имеет никакого отношения. Понимаешь, у меня когда-то был друг, он не просто проповедовал эти идеи, он их создавал.
– Он тоже был профессор?
– Ну да, профессор.
– Он был твой друг, но взгляды его тебе не нравились, да?
– Да нет, тогда эти взгляды казались мне откровением.
– Когда это – тогда?
– Давно, когда я еще училась в университете.
– В каком университете? Ты же была стюардессой!
– Ну и что? Разве стюардессам нельзя учиться в университете?
– Можно, конечно, но ты мне об этом не рассказывала.
– Я тебе еще обо многом не рассказывала.
– Может, сейчас расскажешь? Например, когда ты училась – до того, как стала летать, или после?
– Ни то, ни другое, – сказала Инге неопределенно.
– А все-таки, до или после? – Ури начинал сердиться.
Тут Отто вдруг ни с того ни с сего заколотил лапой в рельс, и Инге осеклась на полуслове:
– Это долгая история... – замялась она и наклонилась, чтобы освободить колесо кресла, застрявшее в расселине между камнями, хотя колесо можно было без труда вытащить из расселины, не наклоняясь. Ури так и не понял, чем был вызван взрыв эмоций Отто, – застрявшим колесом или желанием заткнуть Инге рот, потому что, как только Инге замолчала, старик тут же угомонился и стал вертеть головой, выискивая кого-то в бурлящем вокруг людском водовороте. Глядя на его быстро снующие по сторонам глаза, Ури подумал, что мозг Отто работает гораздо лучше, чем его немощное тело, и почувствовал вдруг неожиданный укол жалости к несчастному старику.
Тем временем чье-то лицо привлекло внимание Отто, и он снова заколотил в рельс – на этот раз членораздельно, – он требовал, чтобы Инге привела к нему какого-то Дитера. «Это племянника фрау Штрайх, что ли?» – спросила Инге, передала ручку кресла Ури и побежала вниз по склону холма, чуть покачиваясь на высоких каблуках. На площади она на миг затерялась толпе перед павильоном охотничьего ферайна и вынырнув уже с другой стороны в сопровождении бритоголового парня в черном кожаном костюме со стальными кнопками, которого Ури пару раз видел в «Губертусе».
Парень подошел к Отто, неожиданно стал по стойке «Смирно!» и щелкнул каблуками.
– «Как живешь, Дитер?» – отстучал Отто. К удивлению Ури, Дитер его понял и ответил кратко, по- военному:
– Отлично, господин Губертус!
– «Как поживает твой дед?»
– Дед в прошлом году умер, господин Губертус!
– «Жаль! Он был хороший солдат. Мы с ним когда-то пол-Европы прошагали плечом к плечу.»
– Так точно, господин Губертус!
– «А другой твой дед?»
– Отлично, господин Губертус! Он разводит форель.
– «Я рад. А ты продолжаешь играть в футбол?»
– Так точно, продолжаю, господин Губертус!
– «Ну, желаю тебе удачи. Можешь идти к своим друзьям. Ты ведь тут с друзьями?»
– Так точно, с друзьями, господин Губертус!
Дитер прощально щелкнул каблуками, круто развернулся и зашагал вниз к павильону охотничьего ферайна.
– Надеюсь, ты исполнил свой долг барона, папа? – спросила Инге и покатила кресло к баскетбольной площадке, где уже собралось много народа.
Когда они пошли к сцене по узкому проходу между скамейками, кишащая вокруг толпа смолкла и расступилась, пропуская их вперед. Ури поежился, всей кожей ощущая направленные на него взгляды – иногда просто любопытные, иногда открыто недоброжелательные.
– Чего они на меня уставились? – шепнул он Инге.
– У тебя мания величия: они смотрят не на тебя, а на нас с Отто. Я же тебе сказала, мы – местные феодалы, Шен-герр и Шен-фрау. Мои бабки и прапрабабки освящали луковый пирог каждый год с тех пор, как мой черт-те какой прадед, барон Густав фон Губертус, построил для своих крестьян эту печь.
Инге обернула ноги и плечи Отто шерстяным клетчатым пледом, а сама села рядом с ним в приготовленное для нее в первом ряду резное, обитое алым бархатом кресло. Ури, стараясь привлекать к себе как можно меньше внимания, пристроился на скамье за ее спиной. На сцену начали выходить актеры с куклами, среди них Ури заметил Марту, – она была без куклы, но держала в руке большую пластиковую сумку с длинными ручками. Два молодых парня вынесли надувного резинового крокодила, довольно удачно подгримированного под дракона, следом за ними появилась Эльза, катя перед собой складной детский
