слова. А он не удержался и ехидно уточнил:
– Что, такие они были бездарные?
– Наоборот! Они были гениальные!
– Зачем же ему понадобилось их сжигать?
– Чтобы бросить кисть в лицо этому бездушному обществу самодовольных и сытых!
– Общество обществом, а картины небось были бездарные, а то бы он их не сжег. Интересно, он с тех пор хоть что-нибудь путное написал?
– С тех пор он вообще бросил живопись и посвятил свою жизнь защите прав человека!
– Вот видите, я был прав!
– Как вам не стыдно!
– Предположим, мне стыдно. Но я бы хотел знать, на что он живет? Да еще ездит по всей стране и в отелях останавливается, причем, небось, не в самых дешевых, правда?
Шоколадные щеки Ульрике покрылись странной лиловой сыпью, – так, наверно, выглядели на ее темной коже малиновые пятна гневного румянца:
– Вы! Вы! Вы! – в ярости выдохнула она, не находя других слов, но Ури уже понесло:
– И при этом еще платит своей хорошенькой секретарше такую приличную зарплату, что той хватает денег даже на атласные башмачки, достойные Синдереллы!
Горячая кровь бывшего американского солдата черной волной прилила к кудрявой голове его дочери, и она бесстрашно бросилась на Ури. Громко рыдая, она принялась колотить его в грудь маленькими коричневыми кулачками.
– Как вы смеете? Как вы смеете так о нем говорить? Он столько сделал, столько сделал, – для бедных, для обиженных, для униженных! Столько сделал!
Ури испуганно огляделся, с ужасом представляя, как должны отреагировать на эту сцену его миролюбивые лесбиянки, но, к счастью, пока он пререкался с Ульрике, они успели завернуть за угол и скрыться за белой дверью кафе «Селина». Убедившись, что никто их не видит, Ури взял шоколадную воительницу за хрупкие локотки и приподнял в воздух, умиротворяюще бормоча:
– Не надо принимать мои слова так близко к сердцу, Ульрике! Я ведь просто вас дразнил. Клянусь, просто дразнил.
Все еще держа Ульрике за локти, он слегка качнул ее, как ребенка, и поставил обратно на землю. Эта небольшая встряска странным образом ее мгновенно успокоила и даже привела в хорошее настроение. Глаза ее засветились каким-то масляным блеском, она примирительно коснулась щеки Ури коричневой ладошкой и проворковала:
– Ладно, не будем ссориться из-за пустяков. Побежали в кафе, я проголодалась!
И вприпрыжку поскакала вниз по ступенькам навстречу призывному аромату кофе, струящемуся из-за двери кафе «Селина». Остальная компания уютно расположилась за большим овальным столом у окна, на котором уже стоял пирог и бойкая официантка расставляла сверкающие белизной кофейные чашки. Они были так увлечены каким-то спором, что не обратили внимания на вошедших с опозданием Ури и Ульрике, предоставив их самим себе.
Ури сел на свободный стул лицом к окну, а Ульрике рядом с ним спиной к залу и, взяв с подноса белый кофейник, налила кофе себе и Ури. Потом придвинула поближе блюдо с залитым сбитыми сливками яблочным пирогом и начала деловито вращать его, выбирая себе кусок. Наконец, она нашла то, что искала, – Ури так и не понял, что именно, – положила выбранный ею кусок пирога на тарелку и, искоса поглядывая на Ури, стала украдкой облизывать острым, непривычно темным – цвета чернил – языком свои перепачканные сбитыми сливками пальцы. Она облизывала их долго и увлеченно, неотрывно глядя Ури в глаза странным, маслянисто поблескивающим взглядом, в котором читался некий невыразимый словами тайный звериный призыв. Насмотревшись всласть, она нащупала под столом ногу Ури, прижалась к ней атласным башмачком и спросила, легко переходя на «ты»:
– Ты бывал во Франкфурте в подземном городе, где ночные клубы?
Он отодвинул ногу и сказал небрежно, надеясь перевести эту опасную игру в милую шутку:
– Во Франкфурте я бывал только в зоопарке.
Она так сосредоточилась на своей попытке опять найти под столом его ногу, что сперва даже не поняла его ответ:
– В каком зоопарке?
– Разве ты не знаешь, – сказал он, тоже переходя на «ты», – что во Франкфурте находится самый большой в мире в зоопарк?
Ногами он при этом плотно обхватил ножки стула, из-за чего она никак не могла удобно, не привлекая внимания окружающих, прижаться к нему под столом. Тогда она удовлетворилась тем, что уперлась гладкой подошвой башмачка в его колено и зашептала быстро-быстро, словно опасалась, что ее перебьют:
– Там под землей построили целый город: в центре круглая площадь, а от площади лучами расходятся улицы, полные ночных клубов. Чего только там нет! Стриптиз, живой секс на сцене, порнуха, что угодно. Но главное, там можно присоединиться к группе, ты понимаешь? Но пускают только парами, меня не пустят без партнера, а Руперт ни за что не хочет, – я думаю, он боится, что будет там самый старый. Хочешь, давай смотаемся туда сегодня вечером. У тебя есть машина?
У Ури слова застряли в горле. Где-то в самом удаленном уголке сознания шевельнулась шаловливая мыслишка: а что, если и впрямь махнуть во Франкфурт с этой шоколадной куколкой? Да нет, что за блажь. Инге никогда ему этого не простит, а он еще не готов потерять Инге. И он ответил чистосердечно:
– Нет, машины у меня нет. Я ведь приехал сюда не один.
– А с этими? – Ульрике непочтительно кивнула в сторону лесбиянок. – Ну и что? Их можно взять с собой, у них там найдутся свои интересы.
Любопытно, значит, она знала, кто они такие.
– А как же Руперт? Ему это может не понравиться.
– Руперт?
Глаза Ульрике на миг затуманились. Слегка сдвинув брови, она нерешительно оттопырила нижнюю губку влево и вверх и коротким толчком вытолкнула через образовавшийся зазор маленькую порцию воздуха – опять та же типичная немецкая гримаска! Приходилось признать, что шоколадная босоножка, несмотря на свою экзотическую наружность, действительно была немка. Пока Ульрике обдумывала, как устранить Руперта на эту ночь, – Ури так и не узнал, какие средства представлялись ей более привлекательными: снотворное, яд или просто хороший удар по голове, – за окном, на лестнице, ведущей к кафе, появилась Инге. Сердце Ури рванулось ей навстречу в ускоренном ритме – она бежала вниз со счастливой улыбкой, легко перепрыгивая длинными ногами через две ступеньки враз, и он понял, что она спешит к нему. Она отворила дверь и застыла на пороге, как вкопанная. Лицо ее побледнело так резко, что полоска неярко подкрашенных губ заполыхала на нем, как кровавая рана. Ури сначала показалась, что она, как обычно, тут же догадалась, о чем они тут сговариваются с Ульрике, но она их даже не заметила. Взгляд ее был прикован к Руперту. Почувствовав пристальный взгляд Инге, Руперт обернулся и вопросительно уставился на нее.
Но Инге уже пришла в себя, – она нашла глазами Ури, глазами же указала ему на выход и, осторожно попятившись, потянула на себя ручку двери, надеясь выскочить из кафе, пока ни Вильма, ни Доротея ее не заметили.
Но нет, Вильма уже ее увидела.
– Инге! Наконец-то! – весело воскликнула она, расширяя праздничный круг.
– Идите к нам, мы предусмотрительно взяли прибор и на вашу долю.
Инге отпустила ручку двери и после секундного колебания, тряхнув волосами, обреченно направилась к их столу, где все уже суетились, освобождая для нее место.
– Знакомьтесь, – представила ее Вильма. – Инге Губертус, владелица самого красивого замка в земле Райн-Пфальц.
При звуке своего имени Инге вздрогнула и подняла глаза на Руперта, который, поднявшись со стула, стоял, протягивая ей руку и неотрывно вглядываясь в ее лицо. С непонятной ему самому тревогой Ури наблюдал, как синие зеркала любимых глаз заволакиваются непрозрачной мутной пленкой, – как у подстреленной птицы.
– Ну как, с победой? Профессор Рунге нашел план замка? – спросила Доротея, но Инге, сосредоточив все
