каждом движении, свирепый петушище. Куры были кроткие, терпеливые, они стояли вокруг и ожидали, когда им бросят щепотку крошек. Петух не ждал милостей от пришельцев, он считал, видимо, что взять их — его задача. Он прыгал и выхватывал хлеб прямо из рук. Если не удавалось выхватить, свирепо бил клювом в туфли Юлии, дергал за брючину Владычина.
Неизвестно, чем бы все кончилось; возможно, что пришлось бы отступить от этого огненного черта на иные рубежи, если бы не появилась бодрая лохматая собачонка, по замыслу черная, но ставшая серой от дорожной пыли, в которой она только что вывалялась, и немедленно разогнала и кур, и их грозного повелителя. Собачонку, в свою очередь, оттеснила свирепая, желтоглазая кошка, такой пестрой масти, каких ни Юлии, ни Влады-чину видеть еще не приходилось. О таких говорят: трехцветка. Но эта была по меньшей мере семицветной — и чёрное сплеталось тут с рыжим, и серое с белым, и голубовато-дымчатое с каким-то паленым… Собачке, надо полагать, был отлично знаком нрав этой ходячей радуги, собачка отступила на то расстояние, которое обычно принято именовать почтительным, и уселась там, грустно взирая на хлеб, обмакиваемый в сметану и достававшийся не ей, а пятнистому исчадию ада.
Если июньская ночь коротка, то, в отличие от нее, июньский день долог. Еще и после обеда на бревнах у Юлии с Владычиным было время, чтобы не спешить в город. Они поблагодарили хозяев дома и вновь ушли через картофельное поле в лес, вновь бродили по живописным тропинкам, из ниоткуда возникающим и в никуда уходящим.
Вышли к зеленому лугу, по которому, опушенная ракитами, текла тихая речка с чистой, прозрачной, но темной водой. Казалось, что в ее непроницаемых для глаз глубинах таятся бочаги и омуты, а в них живут сомы и раки с клешнями размером в ладонь. Пошли (вдоль речки, следя за тем, как на поверхность воды крутыми сильными движениями всплывают быстрые рыбки с темными спинками и красивыми яркими плавниками.
Речка привела к старой плотине и к полуразрушенной водяной мельнице. Именно здесь оказались те плоские камни, меж которыми можно было растирать зерна злаков, — но были они огромные, эти колеса заброшенных жерновов, вросших в землю. Плотину пробила вода, и чтобы перейти по ней к мельнице, надо было прыгать с одного скользкого, обрызганного клубящейся водой камня на другой. По берегам, возле плотины, вокруг мельницы, сложенной из гранитных валунов, толпились печальные обвислые ивы. Их тонкие, плетущиеся меж собою ветви опускались до самой воды, дразня мелких рыбешек.
— Дремлют плакучие ивы! — сказал Владычин, и оба они, он и Юлия, были удивлены, как точно увидел тот, кто сочинял слова старинного романса. Стояла послеобеденная тихая пора, ветер отправился в какие-то иные края, на воде перед плотиной ни рябинки: не вода, а отлично отполированное зеленое стекло. Только мягкими складками она складывается там, где начинает падать в каменистый пролом. Земля нагрета солнцем, камни прогреты солнцем, все спит, даже птиц не слышно — и те спят. И вот в этой тиши, в этом сонном царстве, дремлют старые, коряжистые ивы, плакучие ивы, низко склонясь над прудом.
— А что, если нам рискнуть и перейти на тот берег? — предложил Владычин, подходя к пролому. — Посмотрим, что в самой мельнице Может быть, русалки живут.
— Страшно, — сказала Юлия. — Камни скользкие.
— Неужели боитесь? Я думал, вы храбрее.
— Боюсь. Но за вами, пожалуй, могу решиться пойти.
Владычин прыгнул на первый камень. Укрепился на нем, попробовал покачать его ногами — прочно ли держится, распахнул навстречу Юлии руки.
— Прыгайте, поймаю.
Она прыгнула, он крепко схватил ее. Постояли так. Владычин прыгнул на следующий камень.
Тот камень слегка покачивался, вода вокруг него шумела, скручиваясь, сбиваясь в пену.
— Ну ничего, все-таки прыгайте, — сказал, вновь протягивая к ней руки.
Юлия прыгнула, камень резко качнулся под ними. Владычин подхватил ее, и с нею на руках прыгнул на третий камень. За тем камнем уже была твердая часть плотины, можно было опускать Юлию на ноги. Но Владычин ее не опускал, а она не делала ничего, чтобы поторопить его. Его глаза были совсем близко от ее глаз. Они были очень серьезные.
— Странно. — Он растерянно, беспомощно улыбнулся. — Очень странно. Что бы сказали коммунисты Свердловского района, если бы увидели своего секретаря в эту минуту.
— Они бы сказали, что так поступать можно только в том случае, если любишь человека. А если нет, то… Игорь Владимирович, — еле слышно сказала Юлия, — если я вам совсем ничто, бросьте меня туда, пожалуйста, прошу вас. — Одной рукой она охватывала его шею, откинув другую, указывала на шумевший поток. — Ну, пожалуйста…
50
До того места, где велись раскопки, от ближайшей деревни было не более четырех километров, и все участники экспедиции вполне могли бы шить в деревне. Но София Павловна решила разбить лагерь прямо на месте раскопок. Вся её группа состояла почти из молодежи — из студентов педагогического института и из школьников старших классов. Это были добровольцы, решившие посвятить свои летние каникулы археологии, изучению родного края, но добровольцы уж очень юные, молодые и поэтому, как полагала София Павловна, повышенно подверженные различным соблазнам жизни. В условиях лагеря таких соблазнов будет меньше, все друг у друга на виду, не будут прогуливать, будут больше работать, заниматься делом.
И вот в излучине Кудесны, недалеко от впадения ее в Ладу, на высоком, с песчаными обрывами берегу, возник городок из пяти палаток. В одной из них поселились София Павловна и две девочки, перешедшие из девятого класса в десятый, в другой четыре студентки — будущие учительницы русского языка и истории, в двух следующих — восемь ребят — студентов и школьников вперемешку. А в пятой жили работники музея, специалисты, без которых София Павловна не справилась бы с нетерпеливой, порывистой, не умевшей работать систематически армией молодежи, и специально приглашенный на время раскопок повар-практикант, студент последнего курса Старгородского пищевого техникума. Он, бедняга, был объектом всевозможнейших шуток.
София Павловна почти всю зиму готовилась к этой поездке. Ее заместитель по экспедиции, научный сотрудник музея, человек немолодой, отлично знавший область, занимался подготовкой материальной части — сбором соответствующих инструментов, приобретением палаток, всего необходимого инвентаря, поисками добровольцев-рабочих. София Павловна рылась в печатных и рукописных источниках, касавшихся истории края.
Именно эта излучина Кудесны была выбрана для раскопок потому, что еще при царях здесь обнаружили и начали раскапывать место большого древнего торжища. Множество различных предметов, добытых в том раскопе, — домашней утвари, украшений из металлов, из камней, из кости, металлических монет, орудий кузнечного, гончарного, плотничьего труда хранилось в Старгород-ском музее. Все это было до крайности смешанного происхождения. Выли изделия и монеты из Византии, Рима, Венеции, Персии, Индии, были и с запада средневековой Европы, из Скандинавии. Относились они к IX, к X векам. Никто не спорил о том, что здесь, на берегу Кудесны, в ту далекую пору было торжище, так сказать — обменный пункт купцов юго-востока с купцами северо-запада. Спорили о другом — славяне ли населяли в те века здешние просторы или были они владениями северных морских разбойников.
София Павловна рассуждала так: когда-то Генрих Шлиман, раскапывая один из холмов на Итаке, отыскал то, что тысячелетиями считалось порождением, фантазией поэта, — гомеровскую Трою. Заступами, ломами, руками, обламывая ногти, Шлиман со своими рабочими прогрыз сначала шесть слоев позднейших напластований, и только в седьмом лежала легендарная Троя. А под нею было несколько еще более древних слоев. Люди прошлого не любили расставаться «насовсем» с облюбованными историей центрами той или иной цивилизации. Одни дворцы превращались в руины, в прах, — на их месте, именно там же, вырастали новые. Трудно себе представить, чтобы и торжище в излучине Кудесны возникло на пустынном, безлюдном берегу. Дескать, подошли сюда на ладьях или стругах с низовьев, спустились с верховьев, встретились здесь, причалили, выгрузились на берег — и пошел торг. Несомненно, что и до торжища что-
