необходимость. Иначе поступить было невозможно. Эта семья, если бы ее освободили белые, стала бы знаменем контрреволюционной борьбы, знаменем реставрации монархии. Слишком опасны были клещи иностранной интервенции, соединившейся с белогвардейщиной, чтобы мы могли хоть чем-то рисковать.
— А сейчас?.. Разве сейчас коммунизм иначе относился бы к царю?
— Конечно, иначе. Тогда царь был стержнем, вокруг которого собирались контрреволюционные силы. А в наших, сегодняшних условиях, когда коммунизм могуч, когда в мире две системы — капиталистическая и социалистическая, я бы даже сказал: социалистическая и капиталистическая, — личности царей не так уж много значат. Помните Михая в Румынии? Ему дали возможность задать стрекача. Народным силам он уже не был опасен. Я вам скажу, мне несколько лет назад, пришлось отдыхать в санатории, где лечилась дочь короля одной из нейтралистских восточных стран. Милая девушка, принцесса, понимаете ли, а я вот, коммунист, большевик, ее на лыжах учил ходить. Мы даже подружились. Время, дорогие друзья, иное время! Коммунизм, социалистическая система, повторяю, так могучи, что ни целые страны, бряцающие оружием, ни целые агрессивные блоки нам уже не страшны. А тем более отдельные личности. Путем белого террора нас вынудили на жестокость. Но когда это было! Тоже вспомнили… Если о нас и сегодня судить по тому, что было более сорока лет назад, то у нас, следовательно, нет ни миллионов тракторов в сельском хозяйстве, нет ни десятков гигантских гидроэлектростанций, нет ни многих десятков миллионов тонн стали ежегодно, нет спутников и ракет, прощупывающих космос, и так далее, и так далее. Словом, нет ничего. А между тем это у нас все есть, и мы можем, мы хотим и мы будем заниматься счастьем каждого, буквально каждого человека в стране, господа!
Вопрос жестокости был, видимо, исчерпан. К нему больше не возвращались. Начались вопросы о культуре. Василий Антонович рассказывал об условиях, в каких живут и работают стар-городские писатели, художники, композиторы, рассказывал о художнике — председателе колхоза, о своей беседе с молодыми колхозниками в Заборовье, о всеобщей, нарастающей тяге людей к бытовой и духовной культуре.
— Между прочим, — сказал один из иностранцев. — Мы видели в музее чудесные образцы кружев, которые изготавливаются в каком-то из ваших селений. — Он раскрыл книжку, прочел: — В «Чиркове». Прекрасная работа. Но нам не смогли ответить, нельзя ли купить такие изделия. Хотелось бы, конечно, побывать в этом селении. Но если нельзя побывать, то как бы купить это. Я, например, готов заключить договор… Я представитель коммерческих кругов. Мое дело торговать хорошими товарами. Это хороший товар, очень хороший. У него будет сбыт, Я готов заключить договор на приобретение большой партии местных кружев.
— Это можно обсудить, — ответил Василий Антонович с большой уверенностью в голосе, но с немалым сомнением в душе. Кто их знает, этих чирковских энтузиасток: может быть, или сами давно побросали свои коклюшки, или колхозное правление, заботясь о выполнении производственных планов, отправило мастериц на поля и на скотные дворы? — Съездить — это слишком далеко от Старгорода, — сказал он. — А продукция — пожалуйста, пожалуйста!
Беседа становилась все оживленнее, непринужденней, проще. Кто-то из гостей сказал, что когда он собирался в СССР, то знакомые ему не советовали брать ни фотоаппарат, ни киноаппарат, — дескать, энкавэдэ все равно не даст ничего снимать. И теперь он жалеет, что не взял аппараты. Все оказалось выдумкой.
— Да, конечно, — сказал Василий Антонович. — Снимайте что хотите, кроме военных объектов. Снимать военные объекты просто недружественно. Не так ли? Шаль, что некоторые туристы снимают то, что они могли бы с успехом снимать и у себя дома — помойные ямы, лужи, полуразвалившиеся хибары. Я бы, например, если бы попал в Нью-Йорк или в Рим, снимал бы то, чего нет у нас, — небоскребы, Колизей, собор святого Петра, римский Форум, картинки незнакомой мне народной жизни. А вот некоторых иностранных туристов интересуют в нашей стране только недостатки. Они рыщут за ними, носятся, вынюхивают. Даже жалко иной раз людей — в поисках помойной ямы не видят ничего другого. Я уже говорил нашим товарищам: а не сфотографировать ли нам самим все эти еще оставшиеся свалки и хибары, подготовить такой комплект снимков и, чтобы туристы-негативисты не слишком утруждались и не изводили бы зря фотоматериалы, вручать им при въезде в гостиницу.
Иностранцы весело посмеялись, поаплодировали:
— О, это прекрасная идея!
Они горячо благодарили Василия Антоновича за откровенную беседу, за интересные сведения, какие от него получили.
— Мы будем много над этим думать, — сказал Аксель, пожимая ему руку. — Мы обещаем думать совершенно объективно.
— Большего нам и не надо, — ответил Василий Антонович. — Если будет объективность, будут и дружеские, деловые отношения.
Представитель коммерции, уходя, еще раз напомнил о кружевах.
— Черт возьми, товарищи! — сказал Василий Антонович, когда они остались одни в его кабинете. — Как там это дело-то, с кружевницами? Кто знает? Вот, видите: даже съездить бы туда хотели! Дороги надо строить, дороги. Села перестраивать, улучшать, украшать. Придет час, не только вся Европа, весь мир к нам хлынет — смотреть, убеждаться на опыте, на наглядном примере, учиться у нас. Так как же с кружевницами-то, а? Покроем себя позором, если не сумеем хотя бы образцами снабдить этого коммерсанта.
Сергеев принялся звонить в различные областные и городские организации. Никто толком ничего не знал. Лишь к вечеру след обнаружился — да, кружева в Старгороде были, и не только образцы, а довольно уже много рулонов. Но все они валялись где-то на складе.
Отправились вдвоем с Сергеевым на склад. Там уже был Черногус. Он отчитывал заведующего, отчитывал меланхоличного толстяка, который оказался вышестоящим начальником этого за- ведующего.
Кружева, черные и суровые, лежали в штуках, под штабелями ситца и штапеля. Не выдержал, обозлился и Василий Антонович.
— Чтоб завтра были они в центральном универмаге. Прямо с утра. С открытия. Ясно? Чтоб был там отдел местных художественных изделий. Вы что — смеетесь? Девчонки-комсомолки полгода впустую работают. А это же деньги! Колхозу, деньги. Валюта, черт возьми! Ну и хозяева мы, ну и хозяева! По шее нам надо за такое хозяйствование.
Он откровенно радовался, когда назавтра ему сообщили, что торговля кружевами идет успешно, что иностранный коммерсант закупил почти весь их запас, что у него не хватило наличных денег и он написал чек на какой-то банк. Никто не знал, что с этим чеком делать: Старгород с заграницей не торговал чуть ли не с десятого века. За последнюю тысячу лет — первый случай. Созвонились с Москвой, и там все объяснили, все урегулировалось. В Чиркове отправили телеграмму, чтобы отгружали остальную продукцию, если она накопилась, сообщили, что на счет колхоза переводится весьма крупная сумма.
— Вот так, вот так! — говорил Василий Антонович Сергееву. — Новые товары в универмагах Парижа, Лондона, Стокгольма. Что такое? — спрашивают. — А это кружева из Старгорода. Понял? А где такой, этот Старгород? Вот, Иван Иванович, до чего мы дожили с тобой. А ты тут говорил: захолустье, провинция!
— Никогда этого я не говорил.
— Ну думал, может быть, иной раз — когда туговато с посевной или уборочной приходилось. Не думал, скажешь, нет? А между прочим, это все София Павловна, Соня, с кружевами-то. Я им особого значения не придавал. Раскопала коклюшки и подушки.
— Давай пошлем ей телеграмму, — сказал Сергеев.
— Давай. Она, верно, уже сама скоро приедет. Но давай. Ей приятно будет. Садись пиши: «Балабановский сельсовет. Почтовое отделение Балабаново. Экспедиция областного музея. Начальнику Софии Павловне Денисовой…»
53
Василий Антонович и Юлия ожидали на перроне. Поезд, как всегда, подходил неторопливо. Особенно
