март подберет! И вот так живет человек, день за днем ожидая этой благодатной поры — весны, а за нею и лета. Древние люди, наши диковатые предки, расставаясь с очередным уходящим летом, не на жизнь, а на смерть биясь с природой в глухие зимние месяцы, всегда боялись, а вдруг-де новая-то весна, новое лето и не придут. Всеми силами задабривали они своих деревянных и каменных богов, в страшные дни предвесеннего ожидания приносили им в жертву все лучшее, что удалось сохранить зимой. Но зато, когда боги, приняв жертвы, вняв мольбам человеческим, посылали на землю теплый весенний апрель, тут-то начинались великие гульбища в благодарность добрым богам: весна пришла, значит будет и лето!
Да, вот так, ждем его, желанного лета, когда и природа и человек сбрасывают сковывающие тесные одежды, дышат полной грудью, легко и вольно; ждем, а лето проносится курьерским поездом мимо полустанков: громыхнули колеса на стрелках, мелькнула красивая девушка на пригорке, помахала вслед рукой, не успели вы разглядеть девушку, уже и нет ее.
Так прошел сенокос в области. Постояли, постояли среди лугов веселые молодухи-копны, с которыми, рвя с них платки и задирая подолы, наигрались теплые июньские ветры; постояли, да и легли в молчаливые, бурые стога, будто состарились и стали подобиями сгорбленных строгих бабушек. Так прошли жатва и обмолот — веселая, шумная пора, когда день и ночь рокочут моторы комбайнов и тракторов, скрипят колеса подвод и стучат молотилки. Посеяли озимые. А вот уже и пора силосования, копки картофеля, рубки капусты..
Василий Антонович снова надел свое черное кожаное пальто со следами споротых петлиц на острых углах воротника, снова ездят они вдвоем с Бойко на вездеходе-газике по районам, по селам области. Мелко секут силосорезки сочную зелень кукурузы, гонят измельченную массу по трубам в силосные башни, в силосные ямы и траншеи; плотно утаптывают ее там слой за слоем женщины и мужчины в резиновых сапогах. Мелькают в полях железные пясти тракторных картофелекопалок — когтистые пальцы разворачивают ещё не уплотненную дождями податливую землю, выбрасывают из нее желтые, что янтарь, или розовые, будто утренняя заря, увесистые клубни. Картофель в ворохах, картофель в мешках, в кузовах машин, под навесами, в сараях, в ямах, в хранилищах — всюду. «Второй хлеб» дал урожай отличный.
Завернули в колхоз «Озёры». «Третьяковская галерея» закрыта на замок, — люди в поле. Председателя-живописца тоже нашли в поле; маленький, рыженький, он путался в просторном, не по росту, плаще из черной клеенки и на чем только свет стоит, и так и этак, костил тракториста, который заехал на участок белокочанной капусты.
Переправляясь через реки то по мостам, тона паромах, огибая болота, вместе с Бойко, на утренних и на вечерних зорьках они не раз слышали ружейную пальбу.
— И что вы не охотник, Василий Антонович! — высказывался Бойко. — При таком видном положении, как ваше, охота — самый спорт.
— А когда же я буду заниматься этим спортом, как ты считаешь, Роман Прокофьевич?
— Ну, Василий Антонович, и сказанули же вы! Какой, извините, нахал станет проверять, куда на день или на два уехал первый секретарь обкома? Первый! Подумать только. Мало ли у него государственных забот.
— Эх, и погулял бы ты, я вижу, если бы избрали тебя секретарем обкома!
— Да уж не растерялся бы, Василий Антонович!
В селе Хромые Гуси встретили Сергеева. Председатель облисполкома тоже путешествовал по области в газике-вездеходе. На ногах у него были болотные сапоги с раструбами.
— Как мушкетер! — сказал Василий Антонович. — Шикарные чоботы.
— Охотничьи, — объяснил Сергеев. — Я и ружьишко захватил, Василий Антонович. Да только стрелять некогда. Сам же знаешь, как с вывозкой у нас. Зерно ещё не все вывезли. А про картошку, про овощи и говорить неохота. Транспорту поджилки рвем. Сейчас смотрел, как машина из ямы вылезала. Хорошая трехтонка, сильная. А вся дрожит, бедняжка, от натуги. Того и гляди, думаю, оторвется передок, уйдет один по дороге, а кузов так и будет в яме зимовать.
— Не зря же я говорю о дорогах. Не пойдет у нас дело без дорог, Иван Иванович.
Время было вечернее. Остались в Хромых Гусях ночевать. Вместе с колхозниками смотрели в клубе кино — глупую, сентиментальную иностранную картину.
— Кто их покупает, такие? — спросил Сергеев.
— Во всяком случае, не я, — ответил Василий Антонович.
Уставшие за день колхозники зевали, некоторые подымались со своих мест, не досмотрев картину и до половины, уходили, ворча и ругаясь.
— Черт! — сказал досадливо Василий Антонович, когда сивый бред на экране окончился. Он пошел к механику порасспросить его, как эта продукция, рассчитанная на зарубежного обывателя, попадает к людям, которые взялись строить коммунизм.
— Облкинопрокат, товарищ Денисов! — Механик развел руками. — По своей воле я это беру, думаете? С этой мути везде уходят, не вижу, что ли? А сделать ничего не могу. Что дают, то и бери. Да только и в облкинопрокате ничего поделать не могут. Им сверху такую продукцию спускают. Вы начальство, товарищ Денисов, вы и разбирайтесь. А мы, механики, что? Крутим вот и плачем. Плачем и крутим.
В горнице, которую им под ночлег отвел в своем доме председатель колхозного правления, послушали перед сном последние известия по радио. Среди других новостей услышали сообщение из Высокогорска о том, что Высокогорская область перевыполнила план продажи зерна государству, заканчивает сдачу картофеля.
— Удивляюсь, — сказал, закуривая, Василий Антонович. — Чем объяснить, что у них вот так, а у нас вот этак? Почему мы от них всегда отстаем? Ведь не сидим же сложа руки, работаем по совести, неплохо работаем. Не понимаю.
— Да мы, в общем-то, и не отстаем, Василий Антонович, — принялся размышлять вслух Сергеев. — В конце-то концов план у нас всегда выполнен. А бывает, и перевыполнен. Например, по силосованию, знаешь, какой у нас показатель на сегодняшнее число? Сто сорок восемь процентов плана! В два-то раза план перекроем. Это уж точно. Об этом можно не беспокоиться. Вот я и говорю: у нас тоже всегда все выполнено. Но у них — что? Обскакивают по срокам. Мы ещё плывем да плывем по уши в посевной, в уборочной, в молотьбе. А они, будь здоров, уже отрапортовали. Мы, как говорится, тоже к финишу подходим, но на нас, извиняюсь, полнейший ноль внимания: пеночки славы-то уже и сняты.
— Значит, не умеем сосредоточивать усилия, Иван Иванович. Не умеем наносить массированный удар. Так, милый мой, и на войне бывало. Один командир бросает людей по горстке в бой, — успеха нет, только потери. Другой как двинет все силы, — противник и не выдержит, не выстоит. Может, неважно мы командуем? Как считаешь?
Долго ворочались оба на сенниках, курили в темноте, — не спалось. Утром Василий Антонович спросил:
— Отсюда до Высокогорска сколько езды?
— Доехать сначала до шоссе — это километров двадцать. Да по шоссе — сто десять. Часа два хорошего хода. А что?
— Не махнуть ли нам к Артамонову? Посмотрим его дороги, порасспросим, как он их строит. Может, все дело как раз в дорогах: что убрал, обмолотил, то сразу же и вывез, без греха и канители.
Машину Сергеева отправили в Старгород, на машине Василия Антоновича помчались в Высо-когорск. На полях Высокогорской области, так же, как и в Старгородской, копали картошку, срубали капусту. Трудовые картины тамошней жизни ничем не отличались от трудовых картин Старго-родчины.
В Высокогорск приехали к часу дня. В приемной Артамонова им сказали, что идет бюро обкома и товарищ Артамонов на бюро.
— Неудачно получилось. — Раздосадованный, Василий Антонович сел на диван. Он уже готов был ругать себя за горячность. Можно же было предварительно созвониться с Артамоновым. В Хромых Гусях телефон есть. Но помощник Артамонова успел сходить в кабинет и доложить о гостях из Старгорода.
В дверях появился сам Артамонов.
— Гости дорогие! — приветствовал он радушно. — У нас ещё часа на два работы. Но я передам бразды правления второму секретарю, вот только закончим очередной вопрос. Да вы заходите, заходите.
Василий Антонович стал было отказываться — не хотим, дескать, мешать, посторонние люди.
