— Э, дорогие товарищи, так значит, если я, скажем, к вам прикачу, вы меня на свое бюро не пустите? — Артамонов притворился обиженным. — Нехорошо так. Какие же вы посторонние? Вы соседи. А мы с тобой, Василий Антонович, оба члены ЦК. Хотя ты, кажется, кандидат?
— Кандидат.
— Словом, пошли, пошли к нам! — Почти насильно он втащил старгородцев в свой кабинет, где было человек двадцать народу, представил членам бюро, усадил в сторонке, у окон.
— Итак, продолжаем, — сказал, усаживаясь на свое место за столом, покрытым зеленым. — Считаю вопрос ясным. Товарищ Крутиков, секретарь Лобановского райкома партии, плохо справляется с порученным ему партией делом. Он не сумел сплотить коммунистов района, собрать их в единый ударный кулак, распылил силы, и сейчас, когда мы в целом отрапортовали о завершении плана продажи хлеба государству, Лобановский район все ещё молотит, плетется в хвосте, позоря партийную организацию области. — Я правильно формулирую?
— Правильно! — раздалось несколько голосов.
— Итак, значит, какие предложения? — Артамонов обвел взглядом присутствующих на бюро. Все молчали. — Тогда у меня будут некоторые соображения… — Он встал, прошел к окну и, заложив правую руку за борт своей синей куртки, смотрел на улицу. — Вот так, пишите… — Не поворачиваясь, он куда-то назад властно указывал откинутой левой рукой. Стенографистка за отдельным столиком замерла над раскрытой тетрадкой. — Констатирующая часть… — Стенографистка черкнула пером по бумаге. Почти дословно Артамонов повторил то, что им было уже сказано. Затем, снова указывая рукой назад, стал диктовать: — Пункт первый. Исходя из вышеуказанного, секретарю Лобановского райкома КПСС, товарищу Кругликову, Владимиру Ивановичу, объявить строгий выговор с занесением в личное дело. Возражений нет?
— Нет!
— Единогласно. Пункт второй. Председателю районного исполнительного комитета Совета депутатов трудящихся, товарищу Соснину, Дмитрию Григорьевичу, объявить выговор. Возражения есть?
— Нет.
— Единогласно. Пункт третий…
Василий Антонович и Сергеев переглянулись украдкой: вот, мол, как тут дело поставлено, потому и успехи такие. А мы, как нас иной раз в шутку называют: главноуговаривающие в области.
— Ну так, — сказал Артамонов, отдиктовав все пункты решения. — Сейчас поведет бюро Петров. Мне с товарищами-соседями надо заняться. Гостеприимство прежде всего.
Он увел их в соседнюю комнату, распорядился, чтобы принесли чаю; Василий Антонович и Сергеев поздравили его с выполнением плана хлебосдачи, — вчера, мол, услышали по радио. Артамонов стал рассказывать о том, как область поработала летом, об урожаях, о том, что животноводство за этот год крепко продвинулось вперед.
— Задача такая: поголовье увеличить в два раза, а мяса продать государству против прошлогоднего минимум в два раза и девять десятых. Подходящая задачка?
Потом разговорились о дорожном строительстве.
— Это надо ставить на широкую ногу, — объяснял Артамонов. — Кустарщина тут вредна. Года три назад было так: один колхоз свой участок оборудует, замостит, а другой колхоз — нет. Постепенно разрушался и замощенный. В позапрошлом году мы всем урок задали одновременно. Первым делом всюду простругать дорожное полотно, прогрейдерить. Затем организовать покрытие — кто чем сможет. Булыжником так булыжником, щебенкой так щебенкой, гравием так гравием. А доротдел обязали по этому покрытию накатать асфальт или залить битумом. У нас теперь и кольцо есть областное, и радиальные дороги есть. А от них лучи к колхозам, к совхозам. Обязали деревьями обсадить. Обсаживают. Учитываете?
О дорогах Артамонов рассказывал с удовольствием и с большим знанием дела. Потом он пригласил гостей к себе домой, обедать.
Радостными криками «деда, деда!..» Артамонова встретили дома два мальчугана — одному из них было года три, другому лет шесть — и девочка лет пяти.
— Внуки, — сказал с гордостью Артамонов и принялся возиться с ребятишками. Видимо, и он их очень любил, и они его любили.
Жена Артамонова, приятная женщина лет пятидесяти, усердно угощала за столом Василия Антоновича и Сергеева пирожками, бульоном, пельменями. Артамонов подливал в рюмки коньяку.
Василий Антонович присматривался к обстановке, в какой жил Артамонов. Было все просто, было мало мебели, зато очень много игрушек для внуков — десятки лошадок, автомобилей, груды строительных кубиков; и ещё чего было много, — книг, на полках вдоль стен. Это были книги по всем отраслям сельского хозяйства.
Заметив взгляд Василия Антоновича, Артамонов поднялся, стал снимать некоторые тома с полок, хвастался редкостями. Были у него старинные монографии, записки губернатора местного края, старые сборники, в которых агрономы прошлого века и некоторые из помещиков высказывались о перспективах сельского хозяйства в Высокогорье.
С разговоров об этих книгах перешли к разговорам об уборке, о подготовке к зиме.
— Спрашивайте, спрашивайте, — говорил довольный Артамонов. — На все отвечу с полной откровенностью. У меня от друзей, от соседей секретов нет. На одном деле стоим, за одно болеем.
Василий Антонович слушал его, наблюдал за ним; вспоминались лица членов бюро, единогласно одобрявших каждое слово Артамонова; вспомнились те, поспешно кивавшие головами. Но были же и такие, которые сидели молча, хмуро глядя в стол и перед собой. Василию Антоновичу было известно подобное состояние людей. Они или ещё не все себе уяснили, или в чем-то сомневаются, или вообще не согласны с тем или иным решением вопроса. Он знал, что их, если даже они и молчат, непременно надо порасспросить, надо суметь сделать так, чтобы они разговорились, чтобы высказали свои сомнения и возражения. Иначе вопрос может оказаться решенным не полно, однобоко, и даже совсем неправильно. Больше всего надо опасаться глядящих тебе в рот, подхватывающих каждое слово, шумливо и поспешно все, что ты сказал, одобряющих. Это народ бездумный и ненадежный. С такими легко выносить решения, но зато трудно их выполнять.
Еще там, на бюро, Василию Антоновичу показалось, что Артамонов излишне доверчиво относится к дружным ответам «нет!» на его вопрос, есть ли у кого возражения. Человек не арифмометр, у которого — крутанул ручку — и действие произведено. Человек должен поразмышлять, должен пораскинуть мозгами. А на это требуется время и время. Так гнать «вопросы» — не полезно для дела. Для канцелярии, может быть, оно и годится, а для живого дела — нет. И когда уж слишком дружно что-то выкрикивают, значит толком не подумали или отнеслись к делу с безразличием.
С каждым годом Василий Антонович все больше и больше убеждался в том, как мудро партия поступила, порвав гипнотические сети культа личности. Да, это были именно сети, и люди в них путались, барахтались и всегда видели только тот путь для себя, только тот выход, какой указывал один человек, и считали правильным только то, что считал правильным он. Не повторяет ли Артамонов уже отброшенное жизнью? Не преувеличивает ли значение своей личности в области, не пытается ли взять на себя все то, что под силу только коллективу, большой партийной организации Высокогорья?
Но успехи, успехи! — они же сами говорят за себя. Может быть, в деревне и рановато переводить все на такие широкие демократические начала, как делают старгородцы? Все-таки деревня слишком долго была отсталой и темной. Доросло ли общественное сознание крестьянина до сознания рабочего?
Василий Антонович раздумывал, а Артамонов все листал перед ним страницы книг, ворошил папки отчетов за минувшие годы, рассказывал о своих обширных планах.
После долгого и обильного обеда гости собрались уезжать, поблагодарили гостеприимную хозяйку, дружно, как у Артамонова на бюро, высказались о ее кулинарных способностях. Артамонов отправился их провожать. По городу ехали на его машине.
— Стоп! — сказал он шоферу, — Останови здесь. — Вышел на тротуар, догнал пожилую женщину с продуктовой сумкой, подал ей руку, поговорил, попрощался; женщина с благодарностью смотрела ему вслед.
— Славная бабуся, — сказал, возвратись в машину. — Нянька из больницы. Лежал зимой, думали —
