Да, Джим Хокинс не слыхал такого в своей бочке. Значит, этот Герасим Андреич, этот Гера, и есть тот самый авторитет Пасюк, который планирует ограбление банка да еще зачем-то хочет похитить чертеж лебединых крыльев. Неслабо...
Меня немного шатало от новостей, когда Алешка помогал мне выбраться из бочки.
– Ты чего, Дим, такой бледный? Устал немного, да? Тебе, наверное, солнце затылок напекло, да?
Я ему тут же рассказал, что мне «затылок напекло». И странно – Алешка совсем не удивился появлению на нашем горизонте главного областного бандита Пасюка, будто он уже знал об этом, а вот предстоящий поход преступников в музей его очень обрадовал.
– Класс, Дим! Мы их навсегда от музея отвадим. Понял? Знаешь, я чего придумал? – тарахтел Алешка. – Ты только сразу не спорь, ты послушай.
Алешка старательно огляделся, даже крону липы осмотрел и в бочку заглянул. А потом рассказал мне свою придумку. В том же темпе.
Я, конечно, сразу заспорил, а потом сразу согласился. И лишь спросил:
– А как нам Олю уговорить?
– Уговорим. Ты только помалкивай, ты очень воспитанный и все испортишь. А я еще не такой воспитанный, у меня получится.
– А почему это я «очень», а ты «не такой»?
– Элементарно, Ватсон. Меня родители и школа всего пока десять лет воспитывали, а тебя на пять лет больше.
– А... – только и сказал я.
Оля была, конечно, в музее. Музей, конечно, был открыт.
– Теть Оль, – сказал Алешка прямо с порога, – или вы нам поможете, или мы вам навредим в личной жизни.
– Я вам помогу, – пообещала Оля, еще не зная чем. Но ей было очень интересно. – А как вы можете мне навредить?
– А мы скажем Шишкину, что к вам в музей ходит Мишкин.
– Шантаж? – улыбнулась Оля. – Не выйдет. Мало ли кто в музей ходит. Вот вы, например.
– Мы по делу, а Мишкин по любви.
Я аж рот распахнул от такой Лешкиной наглости. Но Олю это нисколько не смутило.
– Ну и что? В меня вся липовская мужская молодежь влюблена. И Шишкин об этом знает. И даже гордится.
Однако Алешка не сдавался.
– Теть Оль, ну мы тогда ему еще что-нибудь наврем.
– А зачем? Я вам и так помогу, без всякого вашего вранья. Мне этот Кистинтин здорово надоел. И не влюбился он в меня, он что-то в музее ищет. Но тут ничего такого ценного нет. Для него, во всяком случае.
Тогда мы сказали, что именно он ищет. Оля очень удивилась.
– Вот уж не подумала бы. Странно...
Тогда я сказал:
– Ничего странного. Он не для себя ищет. А для одного человека. Этот человек хочет построить крылья, как Пров построил, и срубить с англичан бабки.
– А по-человечески можешь сказать? Что значит «срубить бабки»?
– Теть Оль, – сказал недовольно Алешка, – вы такая умная, в музее работаете, про вас газеты пишут, а впечатление от вас совсем другое.
– Ты хочешь сказать, что я дура? – прямо спросила Оля.
– Ну что уж... так сразу, – завертелся Алешка. – Вы это... несообразительная.
– Медленно соображающая, – немного смягчил я. Чтобы она не обиделась.
– Так что надо-то?
И мы ей рассказали, что нам «надо-то».
Еще не дослушав, Оля расхохоталась.
– Здорово придумали! Но есть условие – я буду с вами. Я хочу сама все это увидеть, своими собственными глазами.
– Ладно, – согласился Алешка. – Только вы где-нибудь спрячьтесь. В какой-нибудь шкаф залезьте.
– Или в бочку, – ляпнул я.
– В бочку я не полезу, у нас бочки здесь нет. Вы, ребята, приходите часам к одиннадцати. Мы спустимся в запасники...
– Что за фишка? – уточнил Алешка.
– Ну, у нас такой небольшой склад экспонатов, которые мы храним, а выставить не можем – места не хватает. И мы там подберем все, что нужно. Любого размера.
– Заметано, – сказал Алешка. Небрежно вытащил из-за пазухи чертеж крыльев и небрежно протянул его Оле: – Вы его случайно под стол уронили.
Оля похлопала глазами и прошептала:
– Я что, в самом деле дура?
Глава VIII
Ночь в музее
Настала ночь. Еще не очень глубокая, но уже довольно темная. Потому что луна где-то затерялась: то ли за облаком, то ли в кроне какой-нибудь липы.
Одиннадцати еще не было. Мы прислушивались к тому, что делает папа. Слышали, как он щелкал зажигалкой – наверное, курил у окна; слышали, как он закрыл окно, как заскрипела под ним кровать. И скоро у папы в комнате все стихло.
– Подождем еще, – шепнул я Алешке, – вдруг проснется.
– Дим, надо его на всякий случай изолировать.
– Ты что? Как это?
– А в его двери ключ торчит – запрем, и все.
– А если он в туалет захочет?
– Горшок ему поставим.
– Да нет у нас горшка.
– А вон ваза классная, на телевизоре. На которую Шишкин фуражку вешает.
От идеи с вазой мы все-таки отказались, но ключ в двери тихонько повернули.
Теперь следовало незаметно выскользнуть из гостиницы. На ночь Кистинтина сменил его напарник Геныч. У него задача простая – запереть входную дверь, составить в холле два кресла и завалиться в них спать. Ключи от двери при этом он не вешал на доску, а клал в карман.
Непреодолимое препятствие? Только не для Алешки. Он уже все предусмотрел.
– Дим, выберемся из общего туалета на первом этаже. Там окошко большое, пролезем.
Так мы и сделали и вскоре зашагали по спящему городку к зданию музея. Пока мы шли, заметно посветлело – нашлась наконец-то луна и всплыла на небо, как круглая рыба из темных глубин. Мы тихо шли по тихой улице, и перед нами так же тихо, даже еще тише, двигались по земле наши тени. Все было спокойно, но мне иногда казалось, что за нами кто-то идет. Беззвучно и настойчиво. Я даже несколько раз быстро оборачивался, но никого не видел. Правда, один раз мне показалось, что за толстый ствол липы спряталась какая-то тень. Я даже притормозил.
– Ты чего? – спросил Алешка.
– Кажется, кто-то за нами идет.
– Фиг с ним, – сказал Алешка. – Вампир какой-нибудь. Видишь, какая ночь лунная.
Он меня успокоил. Наверное, это гулёна Рекс. Охраняет ночной город.
Едва мы подошли к музею, как дверь его тихонько распахнулась и Оля шепотом нас позвала. Мы вошли, она заперла за нами дверь.
Внутри было темно, только где-то в углу просачивалась полоска света из-под двери.
– Осторожно, – сказала Оля, – не споткнитесь. – Она взяла нас за руки и повела, как детей, к этой слабой полоске света.
