Значит я уже не ребёнок. Мне и вправду шел двенадцатый год.
Мы очень вкусно и приятно пообедали тогда в комнатке Зюниного общежития. Сёма спел нам несколько украинских песен. У него был хороший голос и песни, исполненные им под аккомпанемент гитары, которой мастерски владел Зюня, звучали почти профессионально. Сёма пожалел, что не было мандолины, на которой я, к тому времени, уже совсем неплохо играл. Получился бы ансамбль братьев.
После обеда мы бродили по центру, любовались фонтанами на Дерибасовской и ели очень вкусное мороженное в уютном скверике, на Греческой площади.
Когда начало темнеть и зажглись огни на длинных и прямых одесских улицах, мы вернулись в общежитие, забрали свои вещи и трамваем добрались на вокзал. Вскоре к перрону подошел фирменный поезд «Одесса - Москва» и мы заняли свои места в плацкартном вагоне. Пришел попрощаться с нами и друг Зюни - Нюня Туллер. Они долго сопровождали медленно отходящий поезд и размахивали фуражками. Из вагонного окна мы любовались огнями большого города, пока в тумане совсем не скрылась милая Одесса. На всю оставшуюся жизнь сохранится в моей памяти этот чудесный летний месяц в Одессе - «жемчужине у моря».
5
Теперь мне хочется вспомнить о школе, вернее о школах, ибо в то время редко кто в нашем местечке получал школьное образование в одной школе.
Что касается еврейских детей, желающих получить среднее образование на идиш, то это было вообще невозможно, так как все они начинали учебу в еврейской школе, в которой было только семь классов, а в восьмой класс шли в украинскую школу, где им приходилось во многом переучиваться.
Некоторые, правда, могли после нашей еврейской школы поступать в Житомирский еврейский педагогический техникум, который давал право стать учителем в начальных классах еврейской школы. Если им этого образования было мало, они могли после техникума поступить, в единственный на Украине, Одесский еврейский педагогический институт и стать учителем старших классов еврейской школы.
Именно такой путь еврейского учителя выбрал себе мой брат Зюня, но его мечте не суждено было сбыться. В 1936-37г.г. государство стало закрывать еврейские учебные заведения, театры и даже синагоги, наверное потому, что согласно сталинскому учению по национальному вопросу, еврейской нации вообще не существовало, так как эта «национальная прослойка» не соответствовала намеченным им признакам, характеризующим нацию.
Как тогда писали газеты и говорилось по радио, закрытие еврейских центров культуры, образования, религии получило «единодушную» поддержку всего советского народа, в том числе многих известных в стране деятелей культуры и науки еврейской национальности, и осуществлялось, как будто, идя навстречу их пожеланиям.
Но вернусь к годам учёбы в еврейской школе. Еврейскому алфавиту, а затем и чтению, меня научили мои старшие братья, которые до меня закончили еврейскую школу. Когда мне исполнилось шесть лет я уже мог читать и писать, взахлёб читал еврейские сказки и разные истории. Я с нетерпением ждал школы, но меня не приняли в первый класс в сентябре 1930г., когда мне почти исполнилось 6 лет, и отказали в приеме в сентябре 1931г., когда мне чуть не доставало до семи. Тогда существовало строгое правило, согласно которому в школу принимали детей, которым исполнилось полных 7 лет. Мне же к началу учебного года, к 1 сентября 1931г., не хватало 3-х месяцев и этого было достаточно для отказа. Напрасны были уговоры отца, уважаемого в городе человека, просьбы мамы и заверения моих братьев в моих знаниях и начитанности. Не подействовали и мои слёзы. Сказано «нет» и точка.
Мне пришлось ждать ещё год. Приняли меня в школу только в 1932 году, когда мне уже было почти 8 лет. Как бы протестуя против несправедливого, на мой взгляд, решения, я не терял времени в ожидании школы и весь год усердно занимался самообразованием. Я брал учебники у соседских мальчишек, что учились в первом классе, много читал и даже умудрился выучить наизусть всю таблицу умножения. Когда меня, наконец, приняли в 1-ый класс, я уже свободно читал на идиш, решал непростые задачи по арифметике и был знаком с классиками еврейской литературы. Последнему способствовали коллективные читки Шолом-Алейхема, которые были в нашем доме семейной традицией. Они запомнились с раннего детства и доставляли всем большое наслаждение, особенно когда читал папа, который делал это лучше всех нас. У него был хороший литературный идиш и читал он с интонацией, словно рассказывал истории от лица автора - великого еврейского писателя, которого не спутаешь ни с кем другим.
Всё это я говорю к тому, чтобы Вы поняли моё положение в школе. Я был почти на год старше большинства учеников и намного опережал одноклассников по уровню знаний.
На всю жизнь остался в памяти мой первый школьный учитель, Лев Исаакович Мур, пожилой человек невысокого роста, щупленький, с красивой, уже поседевшей бородкой, с усиками и очень умными чёрными глазами. Улыбка никогда не сходила с его лица, независимо от того доволен ли он был ответом или поведением ученика или нет. Ничто, казалось, не могло также заставить его повысить голос. Он говорил всегда негромко, но очень чётко и убедительно. Мне доставляло большое удовольствие слушать его и я постоянно удивлялся, как в одном человеке может сочетаться столько ума, знаний и обаяния.
Много в моей жизни было потом учителей, но никого из них я не могу сравнить с этим первым учителем. Большинство из них я просто забыл, некоторых запомнил по каким-то их особенностям, но ни один учитель не сыграл такой роли в моём стремлении к знаниям, к познанию и пониманию нового, окружающего мира.
Лев Исаакович остался для меня на всю жизнь образцом того, каким должен быть школьный учитель. Наверное, он и привил мне любовь к этой профессии. Думаю, что и мечта моих старших братьев стать учителями тоже идёт от нашего общего первого учителя.
На протяжении всех последующих лет учебы в школах я каждого нового учителя сравнивал с Муром . Он как бы служил эталоном для оценки учительского мастерства. С большим уважением я всегда относился к учителям, которые владели искусством передачи своих знаний детям и вызывали у них интерес к предмету. И наоборот, когда встречался учитель без души, без умения, а порой без достаточных знаний и пытался что-то внушить ученикам, он вызывал во мне возмущение и негодование. Он ведь не учил, а мучил детей, вызывая у них отвращение к предмету. К сожалению, таких бездарных учителей было много, а может быть и большинство.
Этому способствовало сложившееся в стране положение при котором специальность учителя была мало престижной по сравнению с другими специальностями, которые получали выпускники технических, медицинских, экономических, юридических и других высших учебных заведений. Труд учителя оплачивался намного ниже труда инженера, врача, экономиста или юриста.
В то же время потребность в учителях при введении в стране всеобщего среднего образования была большой. Вот почему, наверное, в педагогические институты поступали не только, вернее не столько, выпускники школ, для которых учительство было призванием и мечтой жизни, а чаще менее одаренные, менее способные молодые люди, которые даже не пытались поступать в более престижные ВУЗы или не прошли там по конкурсу. Педагогические же институты принимали практически всех желающих, и все поступившие в эти ВУЗы студенты заканчивали их и становились учителями.
Трудно оценить какой социальный, экономический, моральный и иной ущерб наносился этим стране, ее экономике, культуре, науке. Сколько детских душ было искалечено и скольких талантов в различных отраслях знаний не досчиталось общество.
Но достаточно об этом и вернемся ещё раз к Муру. Да, он был учитель от Бога. Он вёл наш класс четыре года. Мы получали одинаковое удовольствие от всех его уроков. То ли это была грамматика, то ли математика, то ли еврейская литература. Мы боялись пропустить хотя бы один его урок, ибо понимали, что недополученное от пропущенного урока невосполнимо. Мы шли в школу, как на праздник. Я говорю «мы». потому что это повторяли без конца все мои соученики. На уроках была полная тишина, которую не осмеливались нарушить самые отъявленные шалуны. Говорил кто-то один. Один взгляд учителя заставлял повиноваться любого дебошира. Не помню, чтобы Лев Исаакович когда нибудь прибегал к помощи завуча, директора или родителей для убеждения или наказания нерадивых учеников. Хватало его авторитета.
