выбрал еще утром. А Ури в соседнюю кондитерскую за пирожными, которые он тоже заказал с утра. Пока Меир вытаскивал из бумажника оплаченный счет за пирожные, Ури окинул критическим взором празднично накрытые столы. Все было слишком красиво – хрустальные бокалы на белой скатерти, фирменные десертные тарелочки с голубым узором, кусты цветущей сирени за окном и даже задремавшая в кресле живописная старуха с прямой, как у балерины, спиной. Слишком красиво и потому неправдоподобно.
– С какой стати банкет? – спросил Ури Меира, продолжая эксплуатировать свое еще не до конца иссякшее право на дерзкое нарушение субординации, обеспеченное их давней неприязнью.
– Я ведь предупреждал, что мне придется устранить всех владельцев именных ключей, – как бы не замечая его дерзости, терпеливо объяснил Меир.
– Я оценил импровизацию с жюри, – вынужден был признать Ури. – Но к чему еще и банкет?
– А кто может поручиться, что кто-нибудь из наших ученых червей не ринется в аннекс по возвращении с поля боя?
– Сдаюсь, – поднял руки Ури. – Могу только поражаться твоей стратегической мудрости.
И не оставив Меиру времени решить, комплимент ли это или очередное ехидство, выскользнул из гостиной на улицу, все еще освещенную вечерним солнцем северного лета. Небольшая пробежка по свежему воздуху пришлась ему как нельзя кстати после целого дня, проведенного в сумраке читального зала. От быстрой ходьбы затекшие мышцы начали наполняться кровью и он с непредвиденной благодарностью подумал о Меире, освободившем его на этот вечер от тягомотной скуки дежурства в читальне.
По пути ему встретилась мать, тащившая за одну ручку огромную корзину с фруктами, которую за вторую ручку тащила незнакомая молодая особа в веселеньком ситцевом платье. Впрочем, возможно, это был не ситец, просто Ури для удобства с детства называл ситцем всякую материю в цветах. При ближайшем рассмотрении незнакомая особа оказалась знакомой, но неузнаваемой – это была бессловесная верная тень, обычно сопровождающая миссис Муррей. А сегодня, когда она не была чужой тенью, у нее вдруг обозначилось лицо – вполне миловидное, фигура – вполне приятная, и даже имя – Дениз.
Заметив, что под предлогом необязательного разговора с ним Дениз и Клара с видимым облегчением дружно отпустили ручки корзины и шмякнули ее о булыжники тротуара, Ури галантно предложил им дождаться, пока он смотается в кондитерскую. Тогда он понесет корзину, а они пирожные. Всю обратную дорогу он присматривался к матери. Хоть она выглядела весьма эффектно в черном кружевном наряде, ниспадающем до земли мягкими складками, что-то неуловимое в ее облике встревожило его. Щеки ее впали, глаза блестели слишком ярко, она говорила слишком много, сама себя перебивая, и была так напряжена, словно ее лихорадило.
Когда они вошли в гостиную, букеты в хрустальных вазах уже украшали стол и почти все участники банкета были в сборе. Преподобный Харви и второй ископаемый старец сидели на диване по левую руку от кресла миссис Муррей, а Ян, стоя по правую ее руку, умело открывал многочисленные бутылки с шампанским. От Ури не ускользнуло, что Ян повесил свой пиджак на спинку соседнего стула, сохраняя его таким образом свободным для Клары. Дениз положила коробку с пирожными перед Меиром и оглядела стол в поисках места. Обнаружив, что окруженная кавалерами миссис Муррей не нуждается в ее услугах, она нерешительно обогнула стол и села напротив Яна.
– Дениз, – сказал ей Ян тоном заговорщика, – выпьем за нашу победу при Шарлеруа!
И плеснул шампанского в ее бокал из только что открытой бутылки. Рука Клары, державшая протянутый Яну бокал, дрогнула и отдернулась – или Ури это просто померещилось? Наверно, померещилось, потому что уже через секунду Ян сидел рядом с Кларой и, интимно закинув руку на спинку ее стула, наливал ей шампанское.
Меир постучал ложечкой о бокал и потребовал тишины. Все постепенно смолкли, только французский профессор с надменным лицом преждевременно состарившегося балованного ребенка продолжал шепотом пререкаться со своей соседкой по столу.
– Мосье и мадам де Витри! – призвал их к порядку Меир. «Значит, соседка профессора по столу – его супруга», отметил про себя Ури, одновременно поражаясь умению Меира без каких бы то ни было оснований присваивать себе право на руководящую роль. Оставалось загадкой, зачем Меиру понадобилось приглашать на банкет этого высокомерного де Витри, да еще с супругой, но уж наверно у него были на то свои расчеты.
Французы замолчали, давая Меиру возможность приветствовать всех досточтимых членов жюри, так искусно справившихся со своей непростой задачей. Он яркими красками расписал трудности, осложняющие работу жюри, все подняли бокалы и выпили, после чего беседа перестала быть общей и разбилась на множество отдельных бесед, в центре каждой из которых оказался один из членов жюри. Со всех сторон слышались слова» кирасиры», «драгуны», «гренадеры», «Линьи», «Катр-Бра»,»Веллингтон», «Блюхер», «Наполеон». В одной из групп вспыхнул спор, который Меир поспешно загасил, поднявши очередной тост – на сей раз за очаровательную миссис Муррей, щедрость которой украсила банкет этим дивным шампанским. Все опять выпили и потянулись за пирожными.
Миссис Муррей, зардевшись, как юная гимназистка, поднялась с кресла:
– Я не знаю, как мне отблагодарить вас всех за ту радость, которую мне доставил сегодняшний день. Хотите, я вам сыграю?
И она протянула над столом руку, уверенная, что кто-нибудь придет ей на помощь. Охотников оказалось слишком много. Даже преподобный Харви сделал неловкую попытку подхватить миссис Муррей под локоть. Но всех опередил Меир – он первый оказался возле кресла с нужной стороны и торжественно повел старую даму к роялю. Устраивая свою больную ногу на диванной подушке, по ее знаку брошенной Дениз под рояль, миссис Муррей предупредила:
– К сожалению, сегодня я смогу нажимать на педали только одной ногой, но я надеюсь с этим справиться.
И заиграла «Марсельезу». Ури, который в детстве по настоянию матери долго обучался игре на фортепиано, с изумлением отметил мощность удара ее пальцев по клавишам, и мягкость ее туше.
– Вы дивно играете, – сказала Клара, когда она закончила.
– Играла, – поправила ее старая дама. – Когда-то, четверть столетия назад, я и впрямь играла дивно. Выступала с концертами по всему миру. Но всему приходит конец…
– Муррей – ваше концертное имя?
Это, конечно, опять выступила Клара, – она была помешана на музыке, и половину ее квартиры занимала коллекция пластинок, кассет и компакт-дисков.
– Нет, что вы! В то невозвратное время меня звали Лилан Сэвидж.
– О Боже! – выдохнула Клара. – У меня есть ваша пластинка! Три сонаты Бетховена, правда?
– Неужто вы так хорошо помните… – начала было польщенная миссис Муррей, как вдруг французское окно за ее спиной распахнулось. В гостиную шагнула босая нога, за ней другая, и из сгущающихся над кустами сирени сумерек появилось лицо Толефа Сига.
– Шампанское? – воскликнул он. – С какой стати?
– В честь битвы при Ватерлоо, – пояснил ископаемый старец.
– За это просто необходимо выпить! – обрадовался Толеф и направился к столу. – Надеюсь, не прогоните?
«Неужто они уже кончили? Что-то рано!» – промелькнуло в голове Ури, и прочитав тот же невысказанный вопрос в глазах Меира, он подошел к окну и выглянул наружу. В саду было безлюдно, и дорожка, ведущая из часовни, была пуста. Когда Ури вернулся к столу, Толеф уже сидел рядом с Кларой в освободившемся кресле миссис Муррей и щедрой рукой наливал себе шампанское. Клара склонилась к его уху и прошептала что-то, по всей видимости, ехидное, потому что норвежец метнул на нее густо-синий неприязненный взгляд и процедил сквозь зубы односложный ответ. Но Клару его неприязнь только подогрела:
– Разве ваша вегетарианская диета позволяет вам пить вино? – спросила она громко, подтверждая что она и впрямь недолюбливает златокудрого викинга.
– Вы что, подозреваете, будто шампанское приготовлено на мясном бульоне? – подъел ее Толеф, единым духом опорожняя бокал и наливая себе новый. Стало ясно, что он платит ей той же монетой.
Лилиан начала играть что-то вибрирующе-нежное, кажется, Шопена, но ее неожиданно перебил
