Пять поэм

Но Платон возмутился покорным собраньем:
Обладал он один всеобъемлющим знаньем.

Всех познаний начало, начало всего
Мудрецы обрели у него одного.

И, собранье покинув с потупленным ликом,
Словно Анка, он скрылся в безлюдье великом.

Он в теченье ночей спать ни разу не лег,
Из ночных размышлений он песню извлек.

Приютился он в бочке[455], невидимый взорам.
Он внимал небосводам, семи их просторам.

Если голос несладостен, в бочке он все ж,
Углубляемый отзвуком, будет пригож,

Знать, мудрец, чтобы дать силу звучную руду,
То свершил, что весь мир принимал за причуду.

Звездочетную башню покинув, Платон
Помнил звезды и в звездных огнях небосклон.

И высоты, звучавшие плавным размером,
Создавая напев, мудро взял он примером.

В старом руде найдя подобающий строй
И колки подтянув, занялся он игрой.

Руд он создал из тыквы с газелевой кожей.
После — струны приделал. Со струйкою схоже

За струною сухая звенела струна.
В кожу мускус он втер, и чернела она.

Но чтоб слаще звучать сладкогласному грому,
Сотворил новый руд он совсем по-иному,—

И, настроив его и в игре преуспев,
Лишь на нем он явил совершенный напев,

То гремя, то звеня, то протяжно, то резко,
Он добился от плектра великого блеска,

И напев, что гремел иль что реял едва,
Он вознес, чтоб сразить и ягненка и льва.

Бездорожий достигнув иль дальней дороги,
Звук и льву и ягненку опутывал ноги.

Даровав строгим струнам струящийся строй,
Человека и зверя смущал он игрой.

Слыша лад, что манил, что пленял, как услада,
Люди в пляску пускались от сладкого лада.

А звуча для зверей, раздаваясь для них,
Он одних усыплял, пробуждая иных.

И Платон, внемля тварям и слухом привычным
Подбирая лады к голосам их различным,

Дивно создал труды о науке ладов,
Но никто не постиг многодумных трудов.

Каждым так повелел проникаться он строем,
Что умы он кружил мыслей поднятым роем.

А игра его струн! Так звучала она,
Что природа людей становилась ясна.

От созвучий, родившихся в звездной пучине,
Мысли весть получали о каждой причине.