Пять поэм

И когда завершил он возвышенный труд,—
Ароматы алоэ вознес его руд.

И, закончивши все, в степь он двинулся вскоре,
Звук проверить решив на широком просторе.

На земле начертавши просторный квадрат,
Сел в средине его звездной музыки брат.

Вот ударил он плектром. При каждом ударе
С гор и с дола рвались к нему многие твари.

Оставляя свой луг иль сбежав с высоты,
Поникали они у заветной черты

И, вобравши в свой слух эти властные звуки,
Словно мертвые падали в сладостной муке.

Волк не тронул овцы. Голод свой одолев,
На онагра не бросился яростный лев.

Но поющий, по-новому струны настроя,
Поднял новые звуки нежданного строя.

И направил он так лад колдующий свой,
Что, очнувшись, животные подняли вой

И, завыв, разбежались по взвихренной шири.
Кто подобное видел когда-либо в мире?

Свет проведал про все и сказать пожелал:
«Лалов россыпь являет за ладами лал.

Так составлена песня премудрым Платоном,
Что владеет лишь он ее сладостным стоном.

Так из руда сухого он поднял напев,
Что сверкнула лазурь, от него посвежев.

Первый строй извлечет он перстами, — и в дрему
Повергает зверей, ощутивших истому.

Им напева второго взнесется волна,
И встревожатся звери, восстав ото сна».

И в чертогах царя люди молвили вскоре,
Что Харут и Зухре — в нескончаемом споре.[456]

Аристотель, узнав, что великий Платон
Так могуч и что так возвеличился он,

Был в печали. Чудеснее не было дела,
И соперник его в нем дошел до предела.

И, укрывшись в безлюдный дворцовый покой,
Он все думал про дивный, неведомый строй.

Он сидел озадаченный трудным уроком,
И разгадки искал он в раздумье глубоком.

Проникал много дней и ночей он подряд
В лад, в котором напевы всевластно парят.

Напрягал он свой ум, и в минуты наитий
В тьме ночной он сыскал кончик вьющейся нити.

Распознал он, трудясь, — был не мал его труд,—
Как возносит напевы таинственный руд,

Как для всех он свое проявляет искусство,
Как ведет в забытье, как приводит он в чувство.

Так второй мудролюб отыскал, наконец,
Тот же строй, что вчера создал первый мудрец.