Хэнсфорд был убит, один из них подумал: не рой другому яму… Газета цитировала заявление Сонни Зейлера, который собирался использовать оба признания в своей апелляции.
Миссис Мурленд пришла в сильнейшее смятение. С одной стороны, она была счастлива за своего друга Уильямса, но с другой – это немыслимый шок! Миссис Мурленд никогда не интересовалась частной жизнью Уильямса, до тех пор, пока судебный процесс не вовлек ее в незнакомые сферы жизни. Ей пришлось сначала свыкнуться с этой реальностью, а потом что-то с ней делать. Она сделала – выбросив эту реальность, или во всяком случае большую ее часть, из головы. Но теперь незнакомая страшная жизнь снова напомнила о себе. А эти свидетели!
– Нельзя же ожидать, что этот Дэнни Хэнсфорд, этот отвратительный панк, будет обсуждать план убийства с Маком Беллом или Рюбеном Кларком.
Имена, упомянутые мистером Мурлендом, принадлежали двум наиболее уважаемым гражданам Саванны – президентам двух банков.
Да, пожалуй, в этом есть какой-то смысл, вынуждена была признать миссис Мурленд. Но все же ее ошеломили те гнусности, которые творились на площадях города. Продолжая ездить по улицам и вести свою робкую слежку, она задавала себе вопрос: может быть, вот этот? Миссис Мурленд посмотрела на парня с небрежной прической, развалившегося на скамейке в этот теплый майский день. Но Миллисент тут же пришло на ум, что это могут быть и вон те студенты Колледжа живописи и архитектуры. Как можно вообще что-нибудь сказать наверняка? Миссис Мурленд вздрогнула и посмотрела на часы. Пора было ехать в Мерсер-хауз, но миссис Мурленд все еще не решила главную проблему: что сказать миссис Уильямс? Вряд ли можно воскликнуть: «Разве это не чудесно!», ибо что может быть чудесного в заговоре, включающем содомию, убийство и воровство. В этой жуткой маленькой истории не содержалось ничего, что можно было бы обсудить на приятном вечере. Миллисент сказала мужу, что лучше всего ей разыграть незнание и притвориться, что она не читала утренних газет. Но мистер Мурленд возразил, что тогда миссис Уильямс придется самой говорить обо всем, а это неудобно. Лучше придерживаться другой тактики, посоветовал мистер Мурленд:
– Лучше сказать что-нибудь нейтральное, что-нибудь вроде: «Мы все держим пальцы крестом».
Миллисент так и поступила.
Впрочем, не одна она. Все гости так или иначе, с помощью иносказаний, поздравили миссис Уильямс с многообещающим поворотом в деле ее сына.
– Чувствуется, что лед тронулся, – произнесла миссис Гаррард Хейнс, целуя миссис Уильямс в щеку.
– Сегодня особенно солнечный день, – со значением проговорила Либ Ричардсон.
Александр Ярли высказался несколько по-иному:
– Надеюсь, недалек тот день, когда Джим снова будет среди нас.
Миссис Уильямс просияла.
– То же самое говорил мне и Джеймс: у нас обязательно все будет хорошо.
Двойные двери в конце центрального зала были широко открыты, сквозь них виднелась матовая зелень вечернего сада. Двор Мерсер-хауз разительно отличался от фасада, выстроенного в итальянском стиле. Задний подъезд был выдержан в довоенном[20] стиле – с мощными колоннами и широким портиком в тени разросшихся глициний. Несколько гостей миссис Уильямс с тарелками и бокалами в руках вышли в сад посидеть в плетеных креслах и полюбоваться засыпающим садом, рядами десятифутовых банановых кустов и заросшим лилиями прудом.
Бетти Коул Эшкрафт сидела рядом с Лайлой Мэйхью. Миссис Мэйхью с отсутствующим видом помешивала соломкой томатный сок.
– Мне кажется, что и следующее Рождество мы проведем без милого вечера Джима, – тоскливо произнесла она.
– Ну что ты в самом деле, Лайла, – укоризненно проговорила миссис Эшкрафт, – сейчас только май. До Рождества столько может произойти, да и, похоже, для Джима еще далеко не все кончено.
– Джим всегда устраивал свои вечера накануне бала дебютанток, – продолжала миссис Мэйхью. – Какой это был вечер. Я, право, не могу припомнить, чем мы занимались в эти вечера до того, как Джим начал устраивать свои праздники. Я пыталась вспомнить, но так и не смогла. Память иногда подводит меня, ты же знаешь.
– Не расстраивайся, Лайла, – успокоила миссис Эшкрафт. – Не успеешь оглянуться, как Джим выйдет на свободу и снова начнет устраивать праздники. Теперь-то его точно должны выпустить. Я чувствую это, особенно после того, как эти два подонка вынырнули откуда-то со своими признаниями, что действительно собирались его убить. Чудо, что Джим не застрелил всех троих – он имел полное право это сделать.
Миссис Мэйхью отложила вилку.
– Каждый год Ботина шила мне новое платье специально для вечера Уильямса. Ботина – это моя цветная портниха. Мне кажется, иногда она просто перешивает старое платье, и оно выглядит, как новое. Во всяком случае, мне так кажется. Но в последний раз, когда Джим был уже в тюрьме, я сказала: «Ботина, в этом году нам не о чем беспокоиться. В Саванне теперь нечего будет делать до самого «Котильона».
– Ну, успокойся же наконец, Лайла, – мягко произнесла миссис Эшкрафт. – И ты знаешь, что ответила мне Ботина? Она сказала: «Мисс Лайла, вам, может быть, и нечего делать, но ночь перед «Котильоном» – это ночь
– Святые небеса! – простонала миссис Эшкрафт. – Ты не шутишь?
– Нет. У цветных девушек тоже есть бал дебютанток в ночь перед «Котильоном». Когда я услышала это от Ботины, я подумала, как хорошо, но тут же поняла, в этом году мне особенно остро будет не хватать Рождественского вечера Джима.
Миссис Мэйхью отхлебнула ледяного чая и вперила сад невидящий взор.
Обе леди замолчали, а я вдруг заметил, что мужчина и две женщины, сидевшие напротив меня на диване, ведут разговор sotto voce.[21] Они произносили фразы, словно
