был разработан психологический рецепт под названием «Ну что, смертнички?», непременным атрибутом включающий в себя шуточки над собственной обреченностью. Он нисколько не удивился бы, узнав, что Тим Гаев начал пользоваться этим рецептом раньше своего наставника. В схожем положении вырабатываются схожие способы жить.
«Как дела, висельники?»
К середине мая из десяти «висельников» лишь трое продолжали держаться вместе. Двоих убило при падении дирижабля. Руслан Хабибуллин, он же Тамерлан, умер еще в воздухе, и было странно, что из дырявящих гондолу пуль ему досталось не меньше трех, и никто, кроме него, не был даже задет…
Сами виноваты — привыкли к улыбкам госпожи Удачи. Слишком часто им везло, расслабились. Обрадовались, ну как же — во временном поселке никого не встретили, без потерь угнали дирижабль из неохраняемого ангара! Кому, когда удавалось угнать дирижабль? Чуть не лопнули от гордости, когда, вместо того чтобы разбиться о ближайшую сопку, худо-бедно научились управлять колоссальной надутой дурой и спокойненько, как так и надо, потянули к югу навстречу косякам перелетных птиц. Ура, мол! Даешь! Банзай, твою такую-растакую Первомать!..
Без всяких оснований поверили, что все теперь по плечу.
И гелий был в достатке, и ветер попутный, и топлива хватило бы до Бенгальского залива. И пуст был грузовой трюм — лети налегке да посвистывай!
Вот и летели. Почти двое суток. И даже не заметили вертолет — просто дирижабль ни с того ни с сего клюнул носом и заскользил к верхушкам деревьев, а в гондоле завыл ветер, врывающийся сквозь пулевые прострелы, и из груди и шеи Руслана вдруг выплеснулись фонтанчики крови…
Когда оболочка серебристой приплюснутой сигары смахивает на дуршлаг, дирижабль не удержат в воздухе никакие автоматизированные системы подачи гелия из резервных баллонов, никакие воздушные винты и никакие рули. Но все же вместо падения камнем получилось какое-никакое приземление, пусть жесткое. Дирижабль лег на тайгу, как старый ленивый палтус ложится на донный водорослевый ковер. Запомнился треск ломаемых елей и хруст сминаемых стенок гондолы. Тут потеряли Жигина и Квасцова. Да еще пропал неизвестно куда Абрам Вайсброт — вроде видели, как он выбирался из покореженной гондолы, но больше его никто не видел. Если не попал под пулю, то, наверное, побежал очертя голову куда глаза глядят. Жив ли теперь, нет ли — никто не скажет…
Остальных выручила тайга. Вертушка настырно кружила над тушей пригнувшего лес исполина, наудачу стрекоча пулеметами, но не могла ни сесть, ни засечь беглецов и в конце концов отбыла восвояси.
Жить разбоем, временами спускаясь с гор, о чем совсем недавно мечтали, не получилось — вокруг не оказалось ни гор, ни беззащитных селений. Защищенных селений, впрочем, тоже не было. Дирижабль упал где-то между Обью и Енисеем — какие уж тут горы. И какие селения? Та же заснеженная таежная глушь, что и на старом месте, разве что чуть теплее…
Шли к югу. Мерзли. Подъедали последнее. Голодали. Дичь слонялась неведомо где, только не в поле зрения. Железобетонно-твердый наст выдержал бы и диплодока, не то что лося или кабана. Ни одного следа, что было и понятно. Ни одной кучки помета, что было и непонятно, и неприятно, как подлый обман. Ни одной берлоги. О встрече со злющим шатуном мечтали, как о манне небесной. Прон Халтюпкин выследил и застрелил тощую рысь — неожиданно оказалось съедобно. Без жилистого мяса лесной кошки, наверное, протянули бы ноги…
Уже зрелой весной наткнулись на избушку законопослушного лесника-эксмена и в праведном гневе ограбили его подчистую, а заодно выяснили свое местоположение и разузнали новости. Лесник дрожал, падал в ноги, обещал молить Первоматерь за благодетелей и отвечал на вопросы подробно и не раздумывая. Правильно делал.
Самое главное — всласть попарились в баньке, смыв коросту и подлечив струпья от укусов мороза. Уходя, старательно разбили рацию, а лесника не тронули — пусть живет, гнида. Все равно донесет не скоро. Да и не такая уж это сенсация — сообщение о шестерых бродягах дикого облика и крутого нрава. Мало ли их теперь! Великое множество банд, мелких групп и одиночек будут бродить и пакостить до следующей зимы, а зимой их выведут. Зимой в тайге не выжить без огня, а костер, даже очень хорошо укрытый — яркий инфракрасный источник, элементарно простая мишень… Или вымерзай, как таракан в нетопленном жилище, или жди на свою голову кассетную боеголовку.
Пробираясь к бывшему Томску, наткнулись на банду эксменов из пятидесяти, гордо именовавших себя Армией Свободы. Те звали к себе, суля вольную жизнь и богатую добычу. Дядя Лева предпочел уклониться. Не внушал доверия вожак, алчный и глупый, не понравилось и общее залихватское настроение при полном отсутствии планов на завтрашний день. Таких прихлопнут очень скоро; какая там зима — им бы дожить до лета…
Но Перепреев и Халтюпкин остались, соблазнившись вольной и сытной жизнью. Дядя Лева зря потратил время на уговоры.
Четверо ушли выбирать себе базу в тайге не очень далеко от центров возрождающейся цивилизации, но как можно дальше от ареала «Армии Свободы» и подобных ей банд, отрядов и повстанческих бригад. До мая прожили ни шатко ни валко. Когда подводило животы, выходили на расчищенное от элементов маскировки шоссе караулить одиночную фуру. Эксменов-шоферов, не оказавших сопротивления, как правило, отпускали.
Но ради компа со спутниковым выходом в Сеть пришлось устроить настоящий набег на контору в поселке строителей — вдалеке от базы, естественно. Еле унесли ноги, зато унесли и добычу…
Случилось это уже после того, как умер Ваня Динамит. Майские алчные клещи кусали всех, но энцефалитный достался ему одному. Через несколько дней Ваня начал жаловаться на озноб, головную боль, ломоту во всем теле, вскоре речь его стала невнятной, начался сильный жар. Богатырь, умевший выкорчевать голыми руками двадцатилетнее дерево, не боявшийся выйти с одним коротким ножом против медведя, угасал от укуса ничтожнейшей твари, подточенный изнутри, бредящий, наполовину парализованный. Предпоследний боец из шоу «Смертельный удар» умер раньше, чем распознавший недуг дядя Лева решился совершить налет на ближайшую больницу.
И Ваню зарыли меж сосен на крутом берегу быстрой речки с неизвестным названием. А трое остались жить.
— Глупо получилось, — пробормотал дядя Лева. — Ох, как глупо…
— Что? — Гойко, внимательно исследовавший сорванную травинку, оторвался от своего занятия.
— Нет, ничего.
Вспомнилось: во время первой вылазки на шоссе первая же остановленная фура оказалась доверху набита не вожделенными мясными консервами, а коробками с пятидесятилетним коньяком «Марфа- посадница». Сгоряча шоферу надавали зуботычин, но десяток коробок прихватили с собой — тоже ведь добыча.
Янтарная, поначалу подозрительная, никем прежде не питая жидкость пришлась по вкусу. Налакавшись, Гойко приходил в неистовство: то кричал о своих извращенно-интимных отношениях с Первоматерью, то слезливо проповедовал милосердие и всепрощение во имя мировой гармонии, а то принимался грозить кулаком звездам и стрелял в Луну, но ни разу не попал.
Его даже не пытались утихомирить. Кричи. Проповедуй. Безумствуй. Не держи в себе, облегчи душу. Выплесни и забудь хоть на время то, что гнетет.
Нереальность, невсамделишность, призрачность существования.
Ненужность.
Чужаки… Сколько воробьев настреляли они из своей пушки!
Лев Лашезин неслышно отпустил скверное ругательство. Явились! Ждали их тут! Двускелетные! Одного, видите ли, скелета им мало. Да еще и внутриутробно пестуемые дебилы вдобавок…
А что, разве было бы лучше, если бы чужаки ударили?..
Вот уж нет. Как ни крути, а глупая ситуация лучше, чем никакая. Чем отсутствие самой ситуации по причине отсутствия тех, кто может ее оценить: глупая она там, не глупая… Кто виноват — вопрос праздный. Гораздо важнее другой: что делать дальше?
— Аккумулятор скоро сядет, — произнес Гойко после долгого молчания. — Где заряжать будем?
Лашезин искоса взглянул на Молотилку. Ишь ты, навострился. Насчет аккумуляторов понимает. Давно ли орудовал инструментом не сложнее кувалды?
