Робин. Думаю, я сам лучше бы с ними управился.
Джеральд (натянуто). Не могу себе представить более неудачного выбора. (Берет портфель и направляется к выходу.) До свидания, Кей! До свидания, Алан!
Джоан (идет к выходу). Я, пожалуй, пойду вместе с вами, Джеральд.
Джеральд и Алан уходят.
Робин. По дороге вы можете хорошенько поболтать насчет меня.
Джоан (останавливается и смотрит на него; очень спокойно). Теперь не так больно от твоих укоров, Робин, как бывало прежде. Со временем, наверно, совсем не будет больно.
Робин (который в эту минуту пожалел о своих словах). Прости меня, старушка! Поцелуй от меня ребят. Скажи, что я скоро приду к ним.
Джоан. Да, приходи поскорее! Только помни — мы теперь очень бедны.
Робин. Спасибо на добром слове! А ты еще упрекаешь меня в горечи.
Несколько секунд они смотрят друг на друга потерянным, безнадежным взглядом. Затем Джоан медленно направляется к выходу.
Кей (страдальчески). До свидания, дорогая!
Джоан (оборачивается со страдальческим выражением и улыбается вымученной вежливой улыбкой). До свидания, Кей! Так приятно было повидать тебя снова. (Уходит.)
Кей, расстроенная, отходит в глубину сцены.
Робин (оптимистически настроенный после еще одного стакана виски). Ну, теперь мы, пожалуй, сможем до чего-нибудь договориться.
Мэдж (холодно). Что касается меня, то все это было попросту потерей времени… и нервов.
Миссис Конвей (с издевкой). Ты знаешь, Мэдж, когда я задумываюсь о Джеральде Торнтоне, каким он стал теперь — скучным, самовлюбленным пожилым холостяком, — я невольно начинаю сожалеть, что ты не вышла за него замуж.
Робин (разражаясь хохотом). Как, Мэдж? Я и не знал, что ты воображала, будто Джеральд Торнтон…
Миссис Конвей (легким, но многозначительным тоном). Да, это было… когда-то. Правда, дорогая? И мне кажется, он был неравнодушен… О, это было очень давно, когда все вы, дети, жили еще дома.
Кей (резко). Мама, если это неправда, то это глупая, бессмысленная болтовня. Если это правда — тогда это жестоко.
Миссис Конвей. Какой вздор! И пожалуйста, оставь этот нравоучительный тон, Кей!
Мэдж: (открыто глядя на всех). Это было правдой, очень давно, сразу после войны. Когда я еще думала, что мы можем сразу сделать жизнь для всех лучше. Социализм! Мир! Всеобщее братство! Всякие такие вещи. Я чувствовала тогда, что Джеральд Торнтон и я — мы вместе смогли бы помочь. Я находила в нем множество всяческих достоинств — по-моему, он действительно обладал ими тогда — и полагала, что достаточно вырвать его из здешней рутины, чтобы пробудить в нем энтузиазм. Я вспомнила об этом сегодня, когда смотрела на него. Мне все это пришло на память внезапно. (Последние фразы сказаны больше для Кей, чем для остальных; матери.) Достаточно было одного вечера, только одного вечера, и того, что ты сделала тогда, чтобы все уничтожить. Я почти совсем забыла… Но, увидев сегодня здесь всех нас снова вместе, вспомнила — кажется, это было на каком-то вечере в твою честь, Кей. (Укоряющим тоном, матери.) Ты помнишь это?
Миссис Конвей. Мэдж, а ты в самом деле несносна! Припоминаю какой-то давний нелепый эпизод, когда все мы дурачились.
Мэдж. Значит, вспомнила. Это было вполне обдуманно с твоей стороны. То ли чтобы удержать молодого человека, который мог пригодиться, то ли из зависти к девушке, которая могла устроить свое счастье, а может быть, просто из чисто женского злобного коварства. А что-то разбилось навеки…
Миссис Конвей. Тогда это не много значило…
Мэдж. Семечко легко уничтожить, а из него могло бы вырасти могучее дерево. (Пауза. С вызовом смотрит на мать.) Я рада, что не стала матерью.
Миссис Конвей (раздраженно). Ты это вполне можешь утверждать.
Мэдж (с беспощадной нарочитостью). Я знаю, как презирала бы я себя, окажись плохой матерью.
Миссис Конвей (встает; злобно). Так вот кем ты меня считаешь? (Пауза. Затем с большой силой и страстностью.) Это все потому, что вы никогда не думаете ни о ком, кроме самих себя. Эгоисты, все эгоисты! Потому что все вышло не так, как вам бы того хотелось, вы напускаетесь на меня — я во всем виновата. Вы никогда, в сущности, не думаете обо мне. Не даете себе труда хоть на минуту взглянуть на окружающее с моей точки зрения. Когда вы были детьми, я так гордилась вами, так верила, что вы вырастете замечательными людьми. Я видела себя в старости в окружении вас и ваших детей, думала, буду гордиться вами, буду счастлива среди вас, а дом этот будет счастливее и веселее, чем в лучшие свои дни в прошлом. И вот моя жизнь прошла, и что же мы имеем? Ты — злопамятная, прокисшая школьная учительница, состарившаяся раньше времени. Хейзел, чудеснейший ребенок, какого только видел свет, — замужем за вульгарным, хвастливым коротышкой и совершенно затюкана им. Кей — уехала прочь, чтобы жить своей собственной, самостоятельной жизнью, вся полна горечи, все скрывает, словно потерпела крах. Кэрол, самая счастливая и самая добрая из всех, умерла, не дожив до двадцати лет. Робин — да, мой дорогой, я все знаю, я не упрекаю тебя, но я должна хоть раз высказать всю правду — женился на женщине, которую он не может любить, не имеет никакого положения в жизни, ни домашнего уюта, ничего. А Алан, самый старший, которого отец обожал, думал, что из него выйдет что-то необыкновенное, — он чего добился?
Алан в это время вошел в комнату и стоя спокойно слушает.
Миссис Конвей. Жалкий чиновник, без будущего, без стремлений, без честолюбия, ничтожный человечек, которого ни во что не ставят! (Замечает Алана, но теперь, когда она взвинтила себя до бешенства, ей все равно; бросает ему в лицо.) Да, ничтожный чиновник, которого ни во что не ставят!
Кей (с внезапным порывом сестринских чувств, взбешенная). Как ты смеешь, мама, как ты смеешь! Так говорить об Алане!
Алан (с улыбкой). Ничего, Кей. Не волнуйся. Это была неплохая характеристика. Ты знаешь, я ведь в самом деле жалкий мелкий чиновник. Это, должно быть, очень неутешительно.
Миссис Конвей. Ах, не будь, пожалуйста, таким всепрощающим! Робин, что касается тебя, то ты всегда был эгоистом, и слабовольным, и немножко бездельником…
Робин. Потише, потише, старушка! Мне чертовски не повезло в жизни — вот что. Дело было просто в неудаче. Я сейчас это ясно вижу.
Миссис Конвей (силы ее истощились). Ну, хорошо, прибавь сюда еще и неудачу, мой дорогой. Суть в том — что бы они там ни говорили о тебе, Робин, дитя мое, — ты мой ненаглядный мальчик, ты весь в меня, ты — мое утешение. Пойдем-ка со мной вместе наверх и там поговорим.
Робин (в то время как она берет его под руку). Вот это дело!
Они направляются к выходу.
Мэдж (очень спокойно). Мать!
Миссис Конвей останавливается, но не оборачивается.
Мэдж. Мы обе высказали то, что хотели. Больше для меня не существует этих семейных собраний. И не давай себе труда приглашать меня, потому что я не приеду. Я вижу, что мне не видать ни гроша из отцовских денег. И не рассчитывай, пожалуйста, на мои.
Робин. Кому нужны твои деньги?
Миссис Конвей. Пойдем, мой дорогой, мы поговорим с тобой как люди… как люди.
Уходят, трое оставшихся спокойны и неподвижны.
Мэдж. Мне думается, что я не очень-то приятно обошлась с тобой, Кей, когда мы встретились сегодня. Если так, извини меня!
Кей. Все в порядке, Мэдж! Ты возвращаешься в Коллингфилд сегодня же?
Мэдж. Нет, не могу. Я остановилась у Норы Флеминг. Ты ее помнишь? Она теперь директриса Ньюлингхемской гимназии. Я оставила у нее свои вещи. Ну, я теперь пойду. С матерью я не хочу больше встречаться.
Кей. Прощай, Мэдж! Надеюсь, ты все-таки получишь место начальницы.
