быстрым взглядом, Пятый непринужденно уселся прямо на ковер, по-турецки скрестив ноги и положив между ними рюкзак. Вид у него при этом был самый что ни на есть довольный.
«Козел, — снова подумал Тюха, на сей раз с легкой завистью. — Ничем его, гада, не проймешь, все с него как с гуся вода…»
— Что ж, — сказал Колдун, — если все в сборе, мы, пожалуй, начнем.
Он вдруг нахмурился, помрачнел и даже как будто сделался выше ростом. Тюхе показалось, что в комнате стало темнее. Колдун вскинул над головой руки, резко опустил их, вытянув перед собой параллельно полу, и Тюха с замиранием сердца увидел в его правой руке диковинный кинжал с волнистым, как тело змеи, узким лезвием.
С работы полковник Сорокин пошел домой пешком. Собственно, пошел он вовсе не домой, поскольку пешая прогулка с Петровки до полковничьего дома была делом долгим и утомительным. Просто полковнику вдруг захотелось пройтись, никуда не спеша, ни с кем не общаясь и никого не задевая локтями. Вечер был хорош, погода держалась на удивление теплая и ровная, а дома его никто не ждал. Жена полковника отправилась на дачу заниматься ковырянием земли, весьма недовольная тем, что Сорокин наотрез отказался составить ей компанию, а волнистый попугайчик, которого она завела месяцев восемь или девять назад, как раз накануне умудрился вскрыть свою нехитрую клетку, вылетел в форточку и отбыл в неизвестном направлении — надо полагать, на юг, в Австралию, на свою историческую родину. Госпожа полковница об этом еще не знала, и Сорокин старался не думать о том, что она скажет ему по возвращении. Попугайчика было, конечно, жаль, но полковник, как взрослый человек, не мог не испытывать некоторого облегчения, избавившись от этого носатого крикуна и погромщика.
Темнело. Город зажигал огни. Витрины магазинов сияли, а коммерческие палатки казались ярко освещенными изнутри стеклянными шкатулками, до отказа набитыми пестрой дребеденью. По мостовой, сверкая габаритными огнями и отражая полированными боками многоцветье неоновых реклам, катился сплошной поток автомобилей. Через опущенные окна до полковника доносились обрывки музыки, в темных салонах призрачно светились приборные панели и огоньки зажженных сигарет. Пахло теплым асфальтом, вечерней прохладой, выхлопными газами, табачным дымом и жевательной резинкой «Орбит» — без сахара, разумеется. Тротуары были заполнены прохожими, под полосатыми тентами и зонтиками с рекламой сигарет «Уинстон» пили кофе, пиво и коньяк, смеялись, разговаривали и флиртовали москвичи и гости столицы. Полковник ослабил узел галстука, расстегнул верхнюю пуговицу сорочки и тоже закурил. Он очень любил такие вот одинокие прогулки по вечерней Москве — наверное, потому, что случались они крайне редко.
На углу он остановился и, задрав голову, попытался разглядеть в темном небе над Москвой хотя бы одну звезду. Весь день в окна полковничьего кабинета светило солнце, в небе не было ни единого облачка, а это означало, что звезды тоже должны были находиться где-то там, прямо над головой. Но звезд не было: их неверный мерцающий свет напрочь забивало электрическое зарево Москвы.
«Ну а ты как думал, — мысленно сказал себе полковник, возобновляя свое неторопливое движение в сторону Страстного бульвара. — Надо было ехать с женой на дачу. Там бы ты насмотрелся и на звезды, и на все, что к ним прилагается. На сорняки, например».
«Вот оно, — подумал Сорокин с неуместным весельем. — Вот почему я терпеть не могу все это сельское хозяйство — из-за сорняков! Я ведь всю жизнь занимаюсь прополкой общества и лучше, чем кто бы то ни было, знаю, какое это безнадежное занятие — борьба с сорной травой. Особенно когда щиплешь по одной травинке… Да только иначе не получается и еще нескоро, наверное, получится. Но полоть все равно надо, потому что в противном случае твое поле зарастет к дьяволу, и черта с два ты потом в этот дерн лопату воткнешь».
«Долой философию, — подумал он. — Дадим несчастным ментовским мозгам немного отдохнуть. А для этого нам требуется что? А требуется нам для этого сущая чепуха — дать своей единственной извилине, она же след от фуражки, на какое-то время разгладиться и исчезнуть. Как? Да очень просто! Сесть во-о-он под тот зонтик и заказать пивка… Или лучше коньячку?»
Полковник мысленно пересчитал имевшуюся в кармане наличность и решил, что хотя коньяк и лучше, но пиво в данный момент все-таки предпочтительнее. Иначе, подумал он, придется добираться домой на перекладных, а это чертовски долго и нудно. Тем более что коньячок и так имеется — дома, в холодильнике.
Уличное кафе было обнесено выкрашенной в белый цвет временной металлической оградкой, неприятно напоминавшей могильную. Полковник прошел внутрь и уселся за свободный столик, из центра которого вырастал большой полотняный зонтик красного цвета с рекламой «Лаки Страйк». Он придвинул к себе пепельницу и не спеша, с удовольствием, словно совершая некий ритуал, выложил на столик сигареты, зажигалку и трубку мобильного телефона. «Ну вот, — иронически подумал он про себя, — московский чиновник готов к культурному отдыху. Все, что нужно, под рукой, церемониал соблюден, и можно не опасаться, что кто-нибудь примет тебя за приезжего провинциала. Удивительная штука! Ведь если не все, то очень многие из нас отлично понимают, что стремление ничем не выделяться на общем сером фоне — штука не очень хорошая с любой точки зрения. Понимают это очень многие, а сделать практические выводы отваживаются считанные единицы».
«Ну, хорошо, — подумал Сорокин, заказывая подошедшей официантке пиво. — Если ты такой гордый и независимый, милости просим. Давай, сделай практические выводы. Явись на службу в старых галифе, тапочках на босу ногу, в своей любимой спартаковской футболке и в галстуке. А что вам не нравится? Мне так удобно, я от себя такого просто торчу… Интересно, вызовут они „скорую“ или нет? Во всяком случае, дискомфорт будет ужасный и для них, и для меня. А почему? Пустячок ведь, если разобраться! Подумаешь, нарядился не по правилам. Не голый ведь, разве не так? Зато Забродов, узнав о такой выходке, был бы доволен. Он у нас закоренелый индивидуалист — этакий кот, который гуляет сам по себе и не нуждается в чьем бы то ни было одобрении».
«Между прочим, — подумал Сорокин, — эта зараза у меня в голове именно от него, от Забродова. Как будто мне подумать больше не о чем! И вообще, мы, помнится, решили временно ни о чем не думать, а просто сидеть и пить пиво. Где оно, кстати?»
Пиво ему тут же принесли. Оно было ледяное, пенное, очень свежее и имело неплохой вкус. Полковник одобрительно хмыкнул и осторожно погрузил в пену верхнюю губу. Хорошо, подумал он. Все-таки в этом печальном мире еще остались кое-какие удовольствия!
Он аккуратно, почти без стука поставил на столик высокий запотевший бокал, вынул из пачки сигарету и с удовольствием закурил, глядя поверх низенькой «кладбищенской» оградки на уличную суету. Он решил, что был не прав, посчитав оградку некрасивой и неуместной. Возможно, снаружи, с улицы, она именно такой и казалась, но, попав внутрь ярко освещенного, отделенного от внешнего мира пространства, Сорокин вдруг ощутил себя на удивление покойно и уютно, словно заботы и неприятности, которыми была наполнена его жизнь, остались там, за оградой уличного кафе.
«Хорошо, — подумал он снова. — А вот интересно, нет ли у них в меню вяленой рыбки? Впрочем, даже если и есть, то это не то. Вот Забродов — тот по этой части мастер. С ним пиво пить — одно удовольствие, особенно когда он грызет вяленого леща и помалкивает. Эх, Забродов… Где-то ты сейчас, с кем выпиваешь, какую рыбку удишь, в каком таком водоеме? Кому ты сейчас пудришь мозги своими теориями?»
За соседним столиком сидела довольно шумная компания молодых людей. Вели они себя вполне прилично, но разговаривали при этом, никого не стесняясь, так что их голоса и смех разносились по всему кафе, создавая тот неповторимый звуковой фон, который присущ по вечерам большинству таких вот забегаловок. Сорокин не обращал на них внимания: он умел отключать свое внимание от того, что его в данный момент не интересовало, и в издаваемом веселой компанией гаме для него сейчас было не больше смысла, чем в шуме телевизионных помех. Однако его настроенное на определенный уровень звука ухо автоматически насторожилось, когда голоса беседующих за соседним столиком внезапно понизились до приглушенного заговорщицкого бормотания.
— Двенадцать, — говорил один голос. — Я точно слышал, что двенадцать.
— Ну, брат, ты отстал от жизни, — перебил его другой. — Гляди-ка, что вспомнил — двенадцать! Уже позавчера было пятнадцать! У меня сестра в том районе живет. С апреля дает объявления об обмене, но никто не откликается. Даже не звонят. Оно и понятно, когда такие дела творятся. Так что, друг мой Саша,
