не двенадцать, а пятнадцать.
— Слушайте, но это же кошмар! — воскликнула молоденькая блондинка в короткой юбке и белоснежной кофточке. — И вы об этом так спокойно говорите: двенадцать, пятнадцать…
«Чепуха, — подумал Сорокин. — Не двенадцать и не пятнадцать, а ровным счетом десять. Хотя лично мне от этого почему-то не легче. Черт бы вас побрал, ребята, не могли вы посплетничать где-нибудь в другом месте…»
— А как мы должны об этом говорить? — возразил блондинке мужской голос. — Если бы я мог хоть что-то сделать, я бы непременно сделал. Но его вся наша доблестная милиция уже четвертый месяц не может найти.
— Менты вообще мышей не ловят, — проворчал кто-то еще. — Ясное дело, это не пьяных в подворотнях обирать! Читали, что в «МК» пишут?
Компания стала горячо обсуждать последнюю публикацию «Московского комсомольца», посвященную событиям в микрорайоне, где орудовал каннибал, и Сорокин перестал слушать. Он читал эту статью, и по прочтении ему оставалось только развести руками. Вся информация по этому делу была строго засекречена, но блокировать целый микрорайон так, чтобы никто ничего не узнал, было, конечно же, невозможно. Люди ежедневно ездили оттуда на работу, в гости, многие вообще, взяв отпуска, бежали из Москвы, надеясь пересидеть события у живущих в провинции родственников. В такой обстановке ни о какой секретности, разумеется, не могло быть и речи. Жители микрорайона не видели причин, по которым они должны были молчать, а так как никто из них толком ничего не знал, в средства массовой информации поступали самые противоречивые сведения. Некоторые из появлявшихся в газетах публикаций были похожи на бред, другие отчетливо отдавали провокацией, и Сорокин, как всегда в подобных случаях, с тоской вспоминал благословенные застойные времена, когда ни один журналист не смел пикнуть без команды сверху, а уж о том, чтобы путаться под ногами у ведущих расследование сотрудников МУРа, никто из этих писак и подумать не мог.
«Но где-то этот парень прав, — подумал полковник о человеке, который сказал, что милиция не ловит мышей. — Мы опять сели в калошу. Мы действительно никого не ловим, а только сидим и ждем, когда эта сволочь сделает следующий ход, в надежде, что он наконец-то ошибется и даст нам шанс. Это тактика слабого, тактика, заведомо обреченная на провал. Черт бы побрал это дело!»
Что-то ритмично мигало на самом краю поля зрения. Это мигание раздражало одолеваемого мрачными мыслями полковника. Он сердито повернул голову и непроизвольно вздрогнул: у края тротуара стояла, мигая аварийной сигнализацией, черная «Волга». Поначалу Сорокин решил было, что это его машина, и уже начал лихорадочно соображать, что такое могло случиться, из-за чего его выследили даже здесь. Потом он увидел длинный ус антенны на багажнике, литые диски колес, о которых почему-то так мечтал его водитель, разглядел номер и понял, что машина чужая. «Ну, может быть, не совсем чужая, — подумал он с кривой усмешкой. — Серия номерного знака уж больно знакомая…»
— Разрешите присесть? — вежливо осведомился чей-то голос у него за спиной.
— Милости прошу, — отворачиваясь от машины и делая приглашающий жест, сказал Сорокин. — А я думаю, что это за нахал свое корыто в неположенном месте поставил?
— Фильтруй базар, начальник, — гнусавым «деловым» голосом произнес полковник Мещеряков, пожимая Сорокину руку и присаживаясь к столику. Чисто аварийная остановка, ты понял? У меня радиатор прохудился, трубы горят, охлаждающая жидкость во как нужна!
Он чиркнул по горлу ребром ладони.
— Охлаждающая жидкость здесь на уровне мировых стандартов, — похвалил местное пиво Сорокин. — Только не говори, что специально ехал сюда на служебной машине и совершенно случайно наткнулся на меня.
— Параноик, — обозвал его Мещеряков, жестом подзывая официантку. Кому ты нужен, чтобы за тобой охотиться? Ехал мимо, смотрю, сидишь, как на витрине, сосешь пиво и скучаешь. Давненько, думаю, я пива не пил в приятной компании. А ты мне с ходу — допрос с пристрастием…
— Да, — сказал Сорокин, — в смысле приятности компании я сейчас того… не очень.
— Неприятности? — вскользь поинтересовался Мещеряков, благодарно кивая официантке, которая поставила перед ним длинный запотевший бокал со светлым пивом.
— Можно подумать, твоя работа — сплошной праздник, — уклончиво ответил Сорокин.
— Да, — задумчиво согласился Мещеряков и пригубил пиво. — Работа — это всегда головная боль. Особенно когда отвечаешь не столько за себя, сколько за других.
— Вот-вот, — поддакнул ему Сорокин. — А когда в лейтенантах ходил, небось, думал: погодите, вот стану полковником, вы у меня попляшете! Буду сидеть в кабинете и указывать: ты туда, ты сюда, а ты, морда, вообще ступай сортиры драить… Было дело?
— А как же! — улыбнулся Мещеряков. — Но должен тебе сказать, что сортиры в нашей конторе действительно чистые.
— У вас только сортиры и чистые, — не удержался Сорокин и немедленно устыдился: вряд ли стоило срывать на полковнике ГРУ свое дурное настроение.
Мещерякова, впрочем, было не так-то легко обидеть: он прошел отличную выучку, и немалая заслуга в этом, насколько было известно Сорокину, принадлежала Иллариону Забродову.
— А у вас зато и сортиры не блещут, — спокойно парировал Мещеряков. Сорокин вздохнул.
— Очко в твою пользу. Был я недавно в одном отделении… А, к черту, не будем о грустном. Ты извини, я что-то к вечеру стал уставать. На пенсию, что ли, уйти?
— Ага, давай, — язвительно подхватил Мещеряков. — И я с тобой. Пошлем всех подальше и будем жить в свое удовольствие. Помнишь, как в армии шутят? Снял портупею — и рассыпался. Не боишься?
— Забродов же не рассыпался, — зачем-то сказал Сорокин.
— Забродов рассыпаться не может, — наставительно произнес Мещеряков. Говорил он в бокал с пивом, и голос его звучал глухо, как в бочку. Забродов — не человек.
— Интересно, — сказал Сорокин, — а кто он, по-твоему?
— Забродов — беглец из какого-то романа, — сказал Мещеряков. — Фенимор Купер, Майн Рид… Да нет, даже не так. Не из романа, а из утопии. Идеальный человек в представлении какого-нибудь кабинетного философа.
— Гм, — сказал Сорокин. — Да… Ну, это ты, брат, загнул. Хорош идеальный человек! Идеальный солдат — это я еще понимаю.
— Говори потише, — попросил Мещеряков. — Тоже мне, идеальный солдат… Тебе бы такого подчиненного, ты бы его лично через неделю расстрелял перед строем. Потом бы, конечно, посмертно представил к ордену, но сначала все-таки расстрелял бы.
— Пожалуй, — подумав с минуту, хмыкнул Сорокин. — А все почему? Все потому, что в нашей грубой жизни ничто идеальное не приживается.
— Этот негодяй прижился очень даже неплохо, — заметил Мещеряков.
— Идеальная приспособляемость, — подсказал Сорокин.
— Очень смешно, — огрызнулся Мещеряков. — Что-то ты сегодня и в самом деле… того. Колючий, как дикобраз. В чем дело?
— Сейчас, — проворчал Сорокин, — расскажу… Тебе как: полный доклад представить или только тезисы?
— Конспективненько, — усмехнулся Мещеряков, — вкратце. Впрочем, можешь не трудиться. Я, знаешь ли, иногда из чистого любопытства просматриваю газеты.
Сорокин шепотом произнес матерное ругательство.
— Целиком и полностью с тобой согласен, — не слишком сочувственно сказал Мещеряков. — Журналисты — это вечная заноза в наших с тобой задницах. Ничего не поделаешь — свобода печати… Слушай, а ты не пробовал их, скажем, расстреливать? Или сажать, а? Берешь кило героина, заряжаешь им редакционную машину, сажаешь всех до последнего курьера в кутузку, а потом тихо шлепаешь при попытке к бегству… Не пробовал? А ты попробуй.
— Смешно тебе, — проворчал Сорокин, с тоской заглянув в бокал с пивом. — А у меня, между прочим, какая-то сволочь людей ест.
— Ну, у меня людей тоже периодически едят, — сказал Мещеряков. Приходишь утром на службу и
