качестве «гонораров» поставщикам информации. Выпив стаканчик, люди становились разговорчивее, и в их рассказах то и дело упоминалось имя Набуки — упоминалось вскользь, как нечто весьма привычное и само собой разумеющееся. Алкаши, курившие самокрутки на сгнившем крылечке покосившегося поселкового магазина, вспоминали, как «в запрошлом годе» их наняли строить проявочную мастерскую и магазин фотографических принадлежностей «Набуки фильм» и за каждый день работы платили аж по сорок долларов, — жалко, что закончилось это быстро. Командир сторожевого катера, с которым Иларион «не для печати» разговорился на Шикотане, тоже упоминал имя господина Набуки, причем в таких выражениях, что опубликовать их не решилась бы ни одна газета. Этот усатый капитан-лейтенант был, пожалуй, единственным собеседником Забродова, который видел в господине Набуки не благодетеля, пускай себе и действующего с какой-то задней мыслью, а сильного и наглого врага, бросавшего лично ему, капитан- лейтенанту Кривоносову, а в его лице и всей России открытый вызов. «Трах-тарарах! — рычал он после второго стакана, стуча по столу каменным кулаком. — Да как ты не поймешь, что, если великая держава позволяет вытворять такое у себя под носом, значит, это не великая держава, а просто большая куча дерьма! У этого твоего Набуки здесь целая флотилия. Ловят что хотят и где хотят, и плевали они на нашу великую державу с высокой колокольни. Они, гады, мне с палубы руками машут и смеются: знают, что у меня каждый литр солярки и каждый патрон на счету. Догнать я их не могу, топить не имею права: международный, мать его, скандал… Эх, журналист, знал бы ты, как хочется врезать прямой наводкой по ихним иероглифам, чтобы только бы брызги полетели! Да чего там… Японцы — бизнесмены, а какой же бизнесмен упустит случай безнаказанно попользоваться халявой? А тут, — он обвел размашистым жестом добрую половину горизонта, — кругом сплошная халява, бери — не хочу…»
Представители местной администрации — те, кто вообще согласился встретиться со «столичным корреспондентом», — отзывались о господине Набуки очень сдержанно: да, есть тут один такой, появляется периодически, ну и что? Их можно было понять: обходиться без помощи щедрого японца им было все труднее с каждым годом, но они не могли не сознавать, что помощь эта является разновидностью Троянского коня. Словом, за четыре дня своего пребывания на островах Иларион узнал о господине Набуки вполне достаточно, чтобы не тратить время, расспрашивая кунаширского мента. Собранная им информация носила такой характер, что Иларион начал задумываться над тем, не слить ли ему, в самом деле, эту информацию кому-нибудь из московских журналистов.
Прежняя профессия Забродова приучила его держаться подальше от представителей прессы и вообще по мере возможности оставаться в тени. Всю свою жизнь он старательно избегал контактов с журналистами даже на личном уровне, так что внезапно пришедшая в голову идея не нашла дальнейшей поддержки.
К тому же он прибыл сюда не для сбора информации, компрометирующей господина Набуки в глазах международной общественности. Он приехал, чтобы отомстить за нападение на Андрея Мещерякова, и все, что он хотел узнать, сводилось к одному-единственному вопросу: в действительности ли господин Набуки Синдзабуро являлся тем человеком, который стоял за всей этой историей? Существовал только один способ в этом убедиться, и Иларион Забродов собирался воспользоваться им в ближайшее время.
— Так как насчет этого дела? — с ухмылкой спросил он, красноречиво щелкнув себя указательным пальцем по кадыку. — Махнем по сотке за знакомство?
— На службе не пью, — огрызнулся старлей, заметно огорченный тем, что приятный разговор о гонорарах так резко оборвался в самом начале.
— Ну и зря, — сказал Иларион. — А я вот употреблю. Вот только надо пленку поскорее дощелкать, я же тебе негатив с этим японцем обещал. Кстати, где тут у вас можно ее проявить?
— Пленку? — мент с трудом переключился с размышлений о деньгах, которые можно было вытянуть из столичного фраера, на более прозаические предметы. — Вон, по той улице поднимешься до площади, там увидишь вывеску…
— «Набуки»? — быстро спросил Иларион.
— Ага. Погоди-погоди… Набуки, точно… Слушай, а ведь ты его по имени назвал!
— Когда это?
— Да когда он с корабля сошел, а ты его сфотографировал. Я же сам слышал, как ты сказал: «Коннити-ва, Набуки-сан!». Ты откуда знаешь, как его зовут?
Иларион пожал плечами и улыбнулся, стараясь, чтобы это вышло как можно загадочнее.
— Догадался, — сказал он. — И вообще, тебе послышалось. Ну, будь здоров, начальник. Негатив я тебе завтра занесу. Зачем мне неприятности с властями?
Оставив растерявшегося старлея стоять на причале, он двинулся по разбитой дороге к поселку, на ходу закуривая сигарету и во всех живописных деталях представляя встречу, которую завтра подготовят ему в местном отделении милиции, — встречу, являться на которую он конечно же он собирался.
Глава 11
Рю забрал из ячейки увесистую коробку, кивком поблагодарил служащего и неторопливо покинул камеру хранения. В просторном вестибюле он ненадолго остановился, чтобы рассмотреть коробку получше. Она была продолговатая, картонная, и на ее крышке красовалось изображение какого-то печенья. Рю зачем-то поднес коробку к самому лицу и понюхал. Его ноздри уловили исходивший от коробки слабый запах ванили. Крышка коробки была старательно заклеена липкой лентой, и Рю не стал вскрывать ее здесь, на виду у множества людей: в этом не было никакой нужды, потому что он и так отлично знал, что лежит внутри. Чего Рю не знал, так это зачем господину Набуки понадобились такие сложности. Если он хотел передать кому-то привет, мог бы позвонить из Токио или прямо из своего дома на Хоккайдо…
Впрочем, у господина Набуки наверняка имелись веские причины поступить именно так, а не иначе, и Рю не считал себя вправе пытаться разнюхать то, что от него скрывали. Он был в долгу перед этим господином и искренне полагал, что тот мог требовать от него чего угодно. Разумеется, оказаться в совершенно чужой стране, не зная не только языка, но даже и цели своего пребывания здесь, было не очень-то приятно, но это путешествие, хвала богам, уже подходило к концу: завтра утром Рю должен был вылететь обратно в Токио.
За четыре дня, проведенных в Москве, Рю до тошноты насмотрелся на местные достопримечательности и пришел к выводу, что его соотечественники, по собственной воле тратящие огромные деньги на подобные экскурсии, страдают какой-то сложной формой умственного расстройства Большой желто-серый неуютный город с его громоздкой приземистой архитектурой не шел ни в какое сравнение с Токио. Его жилые районы имели по-настоящему отталкивающий вид, а попытки придать центру сходство с современными городами цивилизованного мира вызывали смешанное чувство жалости и отвращения. Москва напоминала Рю пожилую женщину, безуспешно пытающуюся вернуть себе привлекательность при помощи румян и пудры, и он не понимал туристов, которыми была набита гостиница, где он жил: их восторги по поводу здешних красот и экзотики казались ему если не притворством, то извращением.
Балета Рю не любил, классической музыки не понимал, а старинная русская архитектура казалась ему чересчур массивной, незатейливо-безвкусной и в то же время слишком аскетичной по сравнению с тем, что он видел дома. Кроме того, несмотря на стоявшую в Москве необычайно солнечную для этого времени года погоду, Рю здесь постоянно мерз.
Даже одежда доставляла ему массу неприятностей. Господин Набуки зачем-то настоял на том, чтобы Рю изображал из себя преуспевающего бизнесмена, и нарядил ею в деловой костюм и длинный черный плащ, полы которого путались в ногах хуже любых хакама. Галстук, которого Рю не надевал со дня окончания школы, мешал ему дышать, наглухо застегнутый воротник сорочки немилосердно натирал шею; кроме того, воздух здесь был так грязен, что белый воротник становился черным буквально за несколько часов, и Рю не успевал менять проклятые рубашки.
Излишняя предупредительность гостиничной обслуги смущала Рю, хотя господин Набуки предусмотрительно обучил его основным приемам обращения с этой породой людей. Переводчица, присланная туристической фирмой, говорила по-японски через пень-колоду, зато всеми доступными ей
