Илларион вздрогнул, надеясь, что это вышло незаметно. Это уже было предложение — прямое и недвусмысленное, как удар по зубам.
В комнате повисла неловкая пауза. Алла Петровна, держа в руках томик Честертона, смотрела на Забродова. Взгляд у нее был прямой и безмятежный, и Илларион готов был поклясться, что она читает его мысли.
Грешные, черт бы их побрал, мысли, очень грешные…
«Вот история, — подумал он. — Что же ей ответить? Черт, а может, так и надо: вопрос — ответ, да — да, нет — нет, и никаких гвоздей… Двадцатый век на исходе, время скоростей. Муж у нее — медуза, рохля, а она вон какая — огонь… И умница. Черт, не умею я так.
Хорошо быть кисою, хорошо собакою… Вот то-то и оно.
Где хочу, пописаю, где хочу, покакаю. Торопливость же есть низведение высшей точки любви до уровня простейшего физиологического отправления — как у кисы с собакою… Миль пардон, мадам. Пока, действительно, хватит с нее и Честертона. Он такой психологичный. А там посмотрим».
— Право, не знаю, — как можно мягче ответил Илларион. Он так и не научился отказывать женщинам так, чтобы они при этом не обижались. Да и возможно ли это хотя бы теоретически: отказать женщине, не нанеся ей смертельной обиды? Илларион в этом сомневался. — В общем-то, я не привык брать плату за подобные услуги… Дайте мне подумать.
Алла Петровна, казалось, Нисколько не обиделась.
Она лукаво улыбнулась, и Забродов окончательно уверился в том, что она читала его мысли с такой же легкостью, как и заглавия стоявших на полках книг. Это было достойное уважения умение: в свое время сотрудники Особого отдела дорого бы дали за то, чтобы узнать, о чем думает капитан Забродов.
— А знаете, — сказала Алла Петровна, — я придумала. Я работаю в казино… Вы не знали? В «Старом Колесе». У нас там ожидается презентация новой книги Старкова. Слышали про такого?
— Слышал. Неплохой сценарист. И повести у него были неплохие. «Черный парус», например. Хотя я не поклонник Старкова, если честно. Вышел из возраста, наверное.
— Жалость какая… А я хотела устроить вам пригласительный билет. Я в баре работаю, так что голодным в любом случае не останетесь.
— Действительно, жалость. Хотите, как на духу? Не люблю я этого всего: презентации, чествования… Вообще не люблю сборищ малознакомых людей.
— Да, это я заметила.
— Еще раз извините. И вообще, что это за новость: презентация книги в казино?
— Почему же новость? Все так делают. Казино им презентацию, а они нам рекламу на последней странице обложки, или, к примеру, в романе упомянут: «Старое Колесо», дескать самое крутое казино. Лучше, чем в Лас-Вегасе.
Илларион поморщился.
— Н-да, — сказал он. — Значит, Старков тоже подался за длинным рублем. И как называется роман?
— А вот и не угадали, — Алла Петровна опять рассмеялась. — Это вовсе не роман, а документальная вещь. «Спецназ в локальных войнах» или что-то в этом роде.
— Ну да?! — поразился Илларион. — Старков что же, бывший спецназовец? Вот не подумал бы никогда.
— Да откуда мне знать? — она пожала плечами. — Так вы пойдете?
— Была не была, — решился Илларион. — Уговорили.
— Ну, спасибо!
— Ох, извините. Что-то я сегодня, в самом деле…
Все время попадаю в дурацкое положение. Я вам очень благодарен, правда. С детства интересуюсь спецназом, и в особенности — локальными войнами.
— Эх, вы, насмешник. Вот возьму и обижусь.
— Не смейте. Я у ваших ног и смиренно молю о прощении.
— Осторожнее, рыцарь. Я не каменная.
Когда соседка, наконец, ушла, Забродов тяжело повалился в кресло и громко, прочувствованно сказал:
— Уф! Уморился, ей-богу…
От этого посещения осталось странное чувство. Он никак не мог понять, было ли поведение соседки продиктовано простым кокетством или она действительно хотела внести в свою монотонную жизнь некий оттенок риска, этакий запретный плод, невинный адюльтерчик с чудаковатым, но привлекательным с виду соседом.
Настойчивость и прямота, с которой она перла напролом, сметая все возводимые Илларионом препятствия, вызывали удивление пополам с легким испугом: с таким напором инструктору сталкиваться не приходилось. То есть, он встречал и гораздо более напористых особ, в мечтах видевших себя замужем за офицером, которого, к тому же, месяцами не бывает дома, но Алла Петровна женщина совсем иного сорта. Она явно предлагала себя, но делала это так легко и непринужденно, так изящно, что Забродов был совершенно сбит с толку. «Что это — любовь? — думал он, сидя в кресле и дымя сигаретой. — Да ну, чепуха. Или надеется на мне подзаработать? Тоже непохоже… Вполне возможно, кстати, что это у нее такая манера дразнить незнакомых мужиков. А я уже и поплыл… К черту, к черту. Только скандала с ее коротышкой мне не хватало. Пусть поищет чувственных удовольствий где-нибудь в другом месте. Хотя, признаться, жаль упускать такую возможность. Уж больно хороша…
Вот поди ж ты: барменша, говоря по-русски, обыкновенная буфетчица… правда, это тоже не совсем по-русски, но ладно, суть от этого не меняется… так вот, барменша, а как умна! Манера речи, вкус… Правда, в гости все равно пришла в халате, но это уже детали».
В конце концов он махнул на все рукой, решив, что жизнь покажет, плотно позавтракал и, созвонившись с Пигулевским, отправился на Беговую.
Глава 8
Марат Иванович Пигулевский содержал на Беговой небольшой магазинчик, представлявший собой странную, но очаровательную смесь антикварной и букинистической лавок. Иллариону это заведение неизменно напоминало айсберг: под тесным торговым залом и микроскопическим кабинетиком Марата Ивановича простирался огромный, тщательно оштукатуренный и очень сухой подвал, в котором во все времена года неусыпным бдением Марата Ивановича поддерживалась одна и та же температура. Подвал был полон книжных сокровищ, запрятанных среди гор бумажного хлама, изданного в советские времена и ждавшего своего часа, чтобы стать библиографической редкостью. В этом нагромождении разбирался только Марат Иванович, который мог с закрытыми глазами и даже, не спускаясь в подвал, сказать, на каком стеллаже, в каком ряду или в какой пачке находится та или иная книга.
Илларион больше всего любил именно этот подвал, хотя в тесном кабинете Марата Ивановича, время от времени выполнявшем роль подсобки, тоже было очень неплохо. Здесь пахло старыми книгами и крепким цейлонским чаем, и все вещи в кабинете неизменно радовали глаз. Они постоянно менялись — одни уходили, другие появлялись, — но всегда были отменного качества, несмотря на порой весьма и весьма почтенный возраст.
Кое-что, впрочем, оставалось без изменений, а именно фундаментальный, сработанный на века письменный стол Марата Ивановича, его любимое гамбсовское кресло, вечно смешившее Иллариона тем, что напоминало ему «Двенадцать стульев», и пыльные малиновые гардины на окнах, украшенные потемневшими золотыми кистями. Гардинам было что-то около ста лет, они изрядно выцвели и обветшали, но все равно придавали кабинету какой-то особенный, ни с чем не сравнимый шик и очарование настоящей, надежной, никуда не торопящейся старины.
С этими гардинами была связана какая-то страшная тайна: их совершенно не трогала моль. В ответ на все вопросы Забродова Марат Иванович только хихикал, а когда тот упорствовал в своем любопытстве,
