Посмотрел бы я на того, кто не стал бы тебя слушать! Сто лет проживу, но не забуду твои подзатыльники. Не рука, а кузнечный молот… Ничего, дед, прорвемся!»
Теперь ему стало легко. Он заправил в машинку чистый лист, выкопал из-под груды бумаг на столе свой блокнот с заметками, открыл его на нужной странице, с минуту хмурился, решая, с чего начать, и опустил руки на клавиши.
Первые удары напоминали редкие выстрелы, которыми обмениваются на поле передовые конные разъезды воюющих армий. Постепенно клацанье клавиш стало чаще, и через несколько минут превратилось в прерывистую дробь, похожую на ураганный пулеметный огонь.
Каретка с треском и звоном откатывалась влево, строки ползли вперед одна за другой, как атакующая пехота, кофе в термосе и сигареты в пачке убывали сами собой, а в пепельнице росла горка окурков, скрюченных, как трупы умерших от несварения желудка.
За окном стемнело и опять пошел снег пополам с дождем, но Андрей ничего не замечал, с головой уйдя в работу. Скомканные исписанные листы один за другим летели в угол: ему казалось, что слова, выходя из-под клавиш, делаются вялыми и неживыми, а он хотел, чтобы буквы кричали и горели огнем, обугливая под собой бумагу. Под настольной лампой синеватым облаком клубился дым.
Потом у него кончился кофе — как всегда, не вовремя. Андрей раздраженно выбрался из-за стола и направился на кухню, по дороге открыв форточку, чтобы хоть немного проветрить комнату. Пока он стоял над плитой, карауля кофе, форточка громко хлопнула.
Кареев вздрогнул, скачком вернувшись к реальности.
Неожиданный звук, сам по себе не таивший никакой опасности как-никак, двенадцатый этаж! — напугал его, заставив вспомнить, что теперь он — законная дичь. Вряд ли, конечно. Вареный отважится подослать к нему киллера после выхода статьи. Все бы явно указывало на него, но мало ли что! Пожар, несчастный случай при переходе улицы, внезапно свалившийся со стены кирпич — способов устранить неугодного человека сотни, а то и тысячи, и остается только гадать, какой именно изберет Вареный.
Поставив термос с кофе на стол рядом с пишущей машинкой, Андрей отыскал пистолет, лежавший почему-то в ящике кухонного стола. Проходя мимо зеркала в прихожей с пистолетом в руке, он остановился, поднял пистолет на уровень глаз и сделал вид, что стреляет. Картина получилась до того нелепая, что Андрей огорченно развел руками: журналист Кареев и большой, тускло-черный «ТТ» совершенно не вязались друг с другом, существуя как бы в разных плоскостях, не имеющих ни одной общей точки. Пистолет в руке лежал мертвой холодной тяжестью, не давая ни уверенности в себе, ни чувства защищенности. Андрей зачем-то потянул на себя затвор и обнаружил, что тот не двигается. С трудом припомнив то, что когда-то знал о стрелковом оружии, он нашел и сдвинул вниз флажок предохранителя.
Со второй попытки затвор поддался и легко сдвинулся сначала назад, а потом вперед, издав маслянистый скользящий щелчок. На потертый ковер, кувыркнувшись в воздухе, вылетел желтый патрон с остроконечной пулей. Андрей выругался вполголоса и подобрал патрон, держа пистолет на отлете то, как торчал взведенный курок, ему совсем не нравилось. Пистолет был старый, и Кареев боялся прострелить себе живот или ногу, а или чего доброго, свое мужское достоинство.
Он часто сталкивался с этой заезженной шуткой и в книгах, и на телеэкране, но теперь не видел в ней ничего смешного: перспектива случайным выстрелом ампутировать себе гениталии теперь не казалась такой уж комичной. Повозившись немного, он выщелкнул обойму и, бормоча проклятия, загнал на место выпавший патрон. После этого он больше не рискнул играть с этой опасной штуковиной и осторожно положил пистолет справа от пишущей машинки, рядом с термосом.
Усевшись на место, он некоторое время озадаченно смотрел на пистолет, прикидывая, как бы поаккуратнее снять его с боевого взвода, не прострелив при этом ни себя, ни стену и не всполошив весь подъезд. Старая карга Инга Тимофеевна наверняка сразу же позвонит в милицию, и у журналиста Кареева будут неприятности. На сколько же тянет незаконное хранение огнестрельного оружия? Андрею казалось, что лет на пять, но уточнять ему не хотелось.
Кареев не знал, что к этому времени лежавший в квартире напротив труп Инги Тимофеевны уже успел остыть и основательно закоченеть. Не знал он ни о хозяине ломбарда Кораблеве, изрешеченном пулями на проселочной дороге вдали от Москвы, ни о веселом стукаче в дерматиновом полупальто, валявшемся, как груда тряпья, в одной из комнат заброшенного дома, ни о динозавре столичного андеграунда, которым в данный момент активно угощались серые обитатели московских подземелий. Возвращаясь к своей статье, которую ему так и не суждено было дописать, журналист Кареев понятия не имел, что те, кто в течение двух последних суток старательно выкашивали вокруг него людей, уже закончили свою работу. Путь был свободен, но Андрей Кареев об этом не знал.
Он выпил чашку кофе, бегло просматривая написанное. Все было не то, но в качестве черновика годилось. Он ведь так и собирался поступить: сначала обобщить материал, разложить все по полочкам, а уж потом заняться красотами стиля. В конце концов, если не случится ничего экстраординарного, можно будет позвонить Татьяне. Этим он, конечно, подвергнет ее определенной опасности, но зато успех обеспечен, а журналисту частенько приходится сталкиваться с опасностями, не получая взамен ничего, кроме нагоняя от начальства и краткой резолюции: «Не пойдет», начертанной трясущейся рукой шефа поперек текста. А Татьяне успех просто необходим, как и всякому живому человеку. Она давно мечтает перейти на телевидение, а после такой публикации ее сразу заметят. Обязаны заметить, черт подери!
Андрей отставил пустую чашку и закурил. Взгляд его рассеянно скользнул по машинке с заправленным в нее наполовину исписанным листом и, как намагниченный, приклеился к черной загогулине пистолета, вызывающе лежавшей поверх бумаг. Чертова штуковина отвлекала его, все время мозоля глаза и напоминая о том, о чем хотелось поскорее забыть. Кроме того, это было смешно… Да нет, черт подери, это было просто неприлично! Взрослый мужчина сидел у себя дома, на двенадцатом этаже, за запертой на два патентованных западногерманских полицейских замка дверью и трясся от страха, имея под рукой заряженный пистолет.
И не какой-нибудь пистолет, а тяжелый «ТТ», из которого, по словам простуженного небритого типа, прежде владевшего пистолетом, можно было запросто прострелить бронежилет.
«Ну, это уж дудки, — подумал Андрей. — Кто это тут трясется от страха? Никто здесь не трясется. Просто нашего брата-журналиста иногда подводит привычка образно выражаться. Раз человек заперся дома с пистолетом и ждет, когда его придут убивать, значит, он трясется от страха. А я вот не трясусь, потому что никто не собирается меня убивать. Угрозы угрозами, а не такая важная птица журналист Кареев, чтобы устраивать на него охоту. И вообще, вполне возможно, что Вареного уже арестовали. Или он собрал вещички и дал деру в какую-нибудь Америку, не дожидаясь ареста. Бедная Америка! Поделом ей, однако. Не нужно было выигрывать у нас холодную войну.»
Тем не менее, пистолет настойчиво лез на глаза, опровергая все его умопостроения простым фактом своего существования, и Андрей сердито накрыл его листом использованной, полупрозрачной копирки. Так было гораздо лучше, и он продолжил работу.
Теперь первый азарт схлынул, дело пошло медленнее, но гораздо ровнее. Статья росла, как стена — слово к слову, кирпич к кирпичу. Этот труд был ничуть не легче, чем труд каменщика, но Андрей любил свою работу во всех видах: и когда она неслась вскачь, и когда плелась заезженной клячей, и когда, вот как сейчас, напоминала тяжеленный воз, который нужно было, сцепив зубы, тащить в гору.
За треском машинки он ничего не услышал и даже не обратил внимания на сквозняк, которым вдруг потянуло по ногам. Он так увлекся, что пришел в себя только после того, как за спиной у него скрипнула половица.
Он насторожился, продолжая колотить по клавишам, весь превратившись в слух.
Он барабанил по клавишам машинки, совершенно не заботясь о том, что печатает: нужно было, чтобы машинка продолжала стрекотать, как ни в чем не бывало. Он даже успел удивиться своей неизвестно откуда взявшейся хитрости: видимо, дед, прошедший весь путь от Москвы до Берлина в полковой разведке, сумел что-то передать внуку — если не на словах или личном примере, то, по крайней мере, в хитросплетениях генов и хромосом.
Половица скрипнула снова, на этот раз гораздо ближе. Андрей снял правую руку с клавиш и задумчиво почесал за ухом.
— Так, что тут у нас? — вслух спросил он и опустил руку на стол рядом с листком старой, потертой копирки.
