убедительности шевельнул ружьем. Баландин подумал, что, наверное, еще не проснулся: вряд ли наяву у московских ментов случаются такие голоса и такие прически, не говоря уже о том, что вооружают их, как правило, вовсе не двуствольными дробовиками. — Я же вижу, что ты уже не спишь, — продолжал силуэт. — Учти, если быстренько не расколешься, кто ты такой и что тут делаешь, всажу заряд дроби прямо в брюхо. Считаю до трех, два уже было!
Вот таким экстравагантным образом Баландин и познакомился с Агнессой Викторовной.
Когда выяснилось, что новый жилец не имеет никакого отношения ни к домоуправлению, ни к милиции, старуха размякла, пригласила Баландина к себе, накормила пустыми макаронами, из которых начисто лишенный брезгливости Баландин незаметно для хозяйки выбросил двух тараканов, напоила чаем и кое-что рассказала о себе. Оказалось, что в свое время норовистая бабуля отмотала полновесный «четвертак» по печально знаменитой пятьдесят восьмой статье сталинского УПК, так что одиннадцать лет Баландина как-то блекли по сравнению с этим чудовищным сроком. Власть старуха не признавала — ни советскую, ни новую, — а дом престарелых, куда ее пытались упечь участковый и разные собесовские деятели, считала своеобразной разновидностью тюрьмы.
Впечатленный ее рассказом Баландин и сам не заметил, как выложил Агнессе Викторовне всю правду о себе и своих планах. Старуха потерла скрюченным пятнистым пальцем поросший седой щетиной острый подбородок и посоветовала ему быть осторожным.
— Этот твой приятель — обыкновенное совковое дерьмо, — сказала она. От такого только и жди какой-нибудь пакости. Ножом, конечно, не ударит, но заложит при первой же возможности. Или наймет кого, чтобы рот тебе замазали.
Теперь, когда напряженность спала, старуха расслабилась, и речь ее стала соответствовать возрасту, сделавшись почти нечленораздельной из-за вставной челюсти. В сочетании с лагерной лексикой и решительным тоном это выглядело довольно забавно, но Баландину было не смешно. Он слушал старуху, одновременно думая о том, как странно порой оборачивается жизнь. Думал ли он когда-нибудь, что единственным человеком, которому он сможет доверять, будет наполовину выжившая из ума старая ведьма с замашками лагерного пахана? Между ними было так много общего, что на Баландина время от времени волнами накатывал суеверный страх: казалось, старуха была послана сюда специально ради того, чтобы угостить его макаронами и кружкой кипятка. А может быть, подумал он, не только для этого? Ведь должен же быть кто-то, кто закроет человеку глаза и станет ухаживать за его могилой…
От этой мысли его снова окатило холодом. Он вздрогнул и открыл глаза, только теперь поняв, что задремал под монотонный скрип старушечьего голоса.
Агнесса Викторовна, покачиваясь, спала прямо на табурете, напоминая траченое молью чучело какой-то экзотической обезьяны, забытое прежними хозяевами в этой покинутой квартире. Огонек керосиновой лампы мигал за покрытым толстым слоем копоти стеклом. Баландин, скрипя ржавыми пружинами, встал с продавленного дивана и поправил фитиль, мимоходом удивившись тому, где старуха в наше время берет керосин. Потом он бережно взял хозяйку под мышки и проводил на диван. Агнесса Викторовна проснулась на секунду, что-то невнятно пробормотала, с хлюпаньем втянула обратно в рот вывалившуюся челюсть и через минуту захрапела, как усталый грузчик. Баландин бережно укрыл ее драным ватным одеялом и украдкой огляделся, пытаясь сообразить, куда старуха засунула ружье. Ведь, казалось бы, они не расставались ни на минуту, а ружья как не бывало. Стараясь не шуметь, Баландин обошел всю квартиру, сильнее обычного припадая на искалеченную ногу, но ружья так и не нашел. Вернувшись в комнату, он с уважением посмотрел на спящую хозяйку: судя по всему, у этой бабули можно многому научиться.
Соорудив себе постель из старухиных тряпок, он улегся на полу в кухне и задул лампу. Откуда-то пришла облезлая серая кошка, улеглась на его ногах и принялась вылизываться. Даже на таком расстоянии от нее разило помойкой. Потом Баландина кто-то укусил. Это наверняка была блоха, но он не стал прогонять кошку, которая уже успела свернуться калачиком и завести спрятанный у нее внутри моторчик. Слушать мурлыканье кошки и ощущать сквозь старухину рванину и ткань брюк ее горячую тяжесть оказалось удивительно приятно. Баландин заснул с ощущением возвращения домой и проснулся только в десятом часу утра.
Он умылся над ржавой раковиной, сбегал в магазин и закатил для Агнессы Викторовны настоящий пир. По дороге он успел дозвониться до Рогозина и назначить старинному приятелю встречу, о которой мечтал долгих одиннадцать лет.
Матерчатая спортивная сумка еще не просохла, и Чек невольно вздрогнул, дотронувшись до влажной ткани. Сейчас его ночные приключения казались просто нелепым сном, поганым кошмаром, привидевшимся после чересчур плотного ужина с неумеренным возлиянием.
«Какого черта я ввязался в это дело? — уныло подумал он. — Ведь не умею же я этого, не умею и не хочу… Черт меня дернул позвонить Аверкину. Что мне, денег не хватает?»
Подогретый безумной спешкой энтузиазм минувшей ночи схлынул, как вода из ванны, откуда вытащили пробку, и теперь Чек с тягостным недоумением пытался понять, что заставило его пойти на такой риск. Даже сумма выкупа, названная им Аверкину, теперь казалась смешной и нелепой. Что такое сто тысяч? Для серьезного делового человека это не деньги, а для рядового обывателя — нечто из разряда астрономических чисел. Вот и получается, что он, Чек, ввязавшись в серьезную игру для взрослых людей, повел себя, как малолетний хулиган — все равно что потребовал у прохожего горсть мелочи на мороженое, угрожая заряженным пистолетом.
Он дернул «молнию» сумки и выгрузил из нее ноутбук. Идти на задание без ноутбука было непривычно, но и работа, предстоявшая Чеку, была для него не привычной: прежде ему никогда не приходилось заниматься слежкой в ее классическом варианте, и теперь он чувствовал себя не в своей тарелке.
Посмотрев на часы, Чек заторопился: нужно было прибыть на место раньше Рогозина и таинственного незнакомца, который назначил ему встречу. То, что речь шла о президенте «Эры» Рогозине, наполняло Чека чувством собственной значимости несмотря на его снисходительно-ироничное отношение к чинам и званиям.
Он побросал в сумку все необходимое, начиная от направленного микрофона и кончая компактной видеокамерой. Все еще лежавшая в холодильнике «минольта» последовала туда же. Застегнув сумку, Чек рассеянно похлопал себя по карманам, проверяя, все ли на месте, закурил «на посошок», забросил на плечо ремень сумки и вышел из дома, с самым небрежным видом вертя на пальце кольцо с ключом от машины.
На лестнице ему повстречался пенсионер Курьянов, активно опорожнявший в разверстую пасть мусоропровода содержимое своего мусорного ведра. Спрессованная дрянь ни в какую не желала покидать обжитую емкость, и Курьянов ожесточенно колотил перевернутым ведром по жестяному коробу мусоропровода. Его знаменитая палка стояла здесь же, прислоненная к стене, на окруженной седым пухом лысой макушке поблескивала обильная старческая испарина.
— Привет, дед! — громко сказал ему Чек. Курьянов сделал вид, что не услышал.
— Еще раз подопрешь мою машину своим корытом, сволоку его на свалку, пообещал Чек, — а тебя, старого пердуна, отправлю в больницу.
Курьянов громко икнул — видимо, от удивления Раньше Чек не позволял себе таких выходок.
Чек немного постоял у него за спиной, ожидая реакции, не дождался и стал спускаться вниз, шагая через ступеньку и с некоторым удавлением думая о том, какими странными порой бывают отношения между людьми. Ведь сколько раз он пытался договориться с Курьяновым по-человечески! Просил. Убеждал. Даже, помнится, угощал водкой и интересовался, не нужна ли ему какая-нибудь помощь. Одного он не пробовал — угрожать. И зря, выходит, не пробовал. Старику-то, оказывается, только этого и не хватало! Он ведь, бедолага, всю жизнь так прожил: топчи слабого и лижи задницу сильному. А тут вдруг пенсия, как снег на голову. И топтать некого, и ни одной подходящей для лизания задницы поблизости, опять же, не наблюдается… Беда!
Старая «победа», конечно же, опять стояла бампер к бамперу с его «хондой». Чек обернулся в сторону подъезда и немного подождал. Старик Курьянов так и не вышел, но Чеку показалось, что в окне стариковой кухни едва заметно шевельнулась серая от грязи занавеска. Чек развел руками, глядя прямо в
