красиво и грамотно говорить, читать и писать, а бабушка учила нас с сестрой. — (При упоминании о сестре губы Эмила выразительно дрогнули, но Нельга постаралась этого не заметить.) — Я умею читать и писать, немного танцевать и правильно делать реверанс.
— Потрясающе, — сказал Эмил. — Чрезвычайно полезные знания для жизни в деревне. А кто твои родители?
— Не знаю. Бабушка никогда не говорила о них.
Колдун кивнул, словно ее слова подтвердили какие-то его собственные предположения, снова посмотрел на Мёдвика. Мальчишка привалился к его боку и сонно сопел, на блюде перед ним лежал один- единственный сиротливый пирожок.
— Может быть, его уложить спать? — тихо предложила Нельга. — Я бы постелила ему.
Эмил взял на руки ребенка, который пробормотал что-то сквозь сон, и также шепотом спросил:
— Печка теплая?
— Да.
— Хорошо.
Колдун осторожно положил его на лежанку, укрыл бараньей шубой, и мальчишка тут же свернулся под ней клубком.
— Забавный, — улыбнулась Нельга. — Где ты его взял?
— С печки и взял, — усмехнулся колдун, погладив мальчика по каштановым кудрям.
— Ты забрал его у родителей?! — ахнула Нельга, почти с ужасом глядя на Эмила.
— Да. И правильно сделал. Что бы с ним было, если бы он остался с ними? Ходил бы в дерюге, пас гусей и считался дурачком, блаженным! Это уникальный мальчик. Он слышит растения, говорит с ними, чувствует их. Может приготовить любую настойку — яд, лекарство или дурманящее зелье. Может вылечить любую болезнь. Сам, ни у кого не учась, только поговорив с травами.
— Но… его родители… Он, наверное…
— Он не помнит их. И ему хорошо со мной. Он счастлив.
Эмил снова вернулся за стол, взял свою пустую кружку.
Нельга присела рядом, рассматривая его нервные руки, рассеянно крутящие чашку. На среднем пальце сверкал массивный перстень с огромным изумрудом.
— Эмил, сколько тебе лет? — спросила она неожиданно для себя.
Он искоса взглянул на девушку, и на лице его снова появилась недобрая саркастическая усмешка.
— Пятьдесят шесть.
— Сколько?!
— Хорошо выгляжу, правда?
— Но… почему?
— Демоническая кровь. Я буду жить очень долго и выглядеть очень молодо.
Она не придумала, что сказать в ответ, продолжая смотреть на изумруд, и чем дольше смотрела, тем ярче, казалось, камень начинал сиять. Эмил заметил ее напряженный взгляд и убрал руку.
— Пойдем погуляем.
Он взял со скамейки свой плащ, набросил ей на плечи и под руку вывел из дома.
Они шли рядом по узкой тропинке, в сторону леса. Нельга опиралась о горячую руку Эмила, и ей было хорошо, спокойно. Колдун молчал, не делал попыток обнять ее, привлечь к себе, и она не знала, хорошо это или все-таки унизительно, что он не воспринимает ее как женщину.
— Ты считаешь меня очень глупой? — спросила она, глядя на его темный профиль.
— Все особы женского пола, с которыми я знаком, задают мне этот вопрос, — задумчиво сказал он. — Нет, ты не глупа.
— Почему же ты так смотришь на меня?
— Потому что такую прическу не делают к платью с открытыми плечами, эти оборки и рукава с отворотами вышли из моды лет тридцать назад. И все же в этом наряде ты умудряешься выглядеть королевой.
Нельга улыбнулась, оценив этот своеобразный комплимент.
— Расскажи о себе, — попросил он вдруг. — О себе, о своем детстве.
И она стала рассказывать о бабушке, о долгих вечерах у печки, о том, как ей было жаль одинокого колдуна, бродящего по холодному, пустому замку.
Эмил слушал, не перебивая, улыбался, она видела в темноте его улыбку.
— Ты добрая, — сказал он после того, как Нельга замолчала. — Не притворяешься, по-настоящему добрая. Как моя мать. Она любила меня, хотела, чтобы я был человеком, а я стал демоном. Демоническая кровь оказалась сильнее ее любви… Мать умерла из-за меня. Я привез ее в этот замок, заставил жить в нем, а ей было плохо. Тяжело, душно в замке. И она боялась меня. Стала бояться, после того как я… ну, не важно.
— Эмил, что ты говоришь?!
— Да, это правда, — он крепче сжал руку девушки. — Я убил собственную мать и… да, считай, что убил.
Он снова стиснул ее ладонь, и ободок его перстня больно врезался Нельге в пальцы.
— Она умирала тихо, молча, никогда не жаловалась, ни о чем не просила. А я не понимал, как ей плохо, видел, что она страдает, но не верил. Мне-то было хорошо. Я упивался новой силой, новыми возможностями, а она сидела в комнате, которую я украсил, обставил специально для нее, и смотрела в окно. И думала о чем-то…
— Эмил, не надо, — тихо попросила Нельга.
— Тебе больно слышать об этом?
— Нет, тебе больно говорить.
Он вздохнул тяжело, шумно, выпустил наконец ее руку.
— Ладно, все это бесполезно. Ты все равно не поймешь. Пожалеешь меня, но не поймешь.
Потом они замолчали надолго.
Низкие звезды казались по-зимнему белыми, яркими. Дыхание перехватывало в холодном воздухе, на деревья ложился иней. Башмаки Нельги стучали по замерзшей земле, Эмил ступал бесшумно. Где-то далеко в лесу тоскливо завыли волки, один, другой, третий… Нельга поежилась, вспомнив, что ее спутник, по рассказам крестьян, любит превращаться в зверя.
— Ты боишься меня? — спросил он внезапно каким-то чужим, глухим голосом.
— Да, — ответила она тихо.
— И что мне сделать, чтобы ты перестала бояться?
— Поцелуй меня, — сказала Нельга первое, что пришло ей в голову неожиданно для нее самой. — Когда я боялась, ты целовал меня, и мне становилось легче.
Колдун рассмеялся резко, зло, неприятно, но, как оказалось, не над ней.
— Знаешь, моя демоническая половина хочет наброситься на тебя, разодрать это старомодное платье, швырнуть тебя в стог сена и…
— Сделать то же самое, что ты сделал с моей сестрой, — закончила Нельга шепотом. — А человеческая твоя половина, чего хочет она?
— Человеческая…
Эмил недоговорил. Нельга напряженно ждала продолжения. Ей вдруг стало очень важно услышать правду, понять в конце концов, кто она для него: забавная игрушка, глупая девчонка, отдаленно напоминающая идеал, которым была для него мать, или что-то иное? «Я не люблю его, — думала Нельга, глядя под ноги, на черную холодную землю. — Я не должна его любить. Безумие посвящать свои мечты, мысли, свою жизнь демону. Я сойду с ума или умру, если буду рядом… С ним может жить только его мальчик-ведун, которому все равно где жить, только бы неподалеку были деревья. Эмил это понимает, и я это понимаю, поэтому мы молчим оба. Он делает вид, что презирает меня, я изображаю равнодушие. И все-таки он не может один. Его человеческая часть тянется к людям… ко мне».
— Люди очень хрупкие, — сказал колдун тихо, как будто отвечая на ее мысли. — Им так легко
