ЧЕРТОВА ДЮЖИНА

отчаяние.

 Я слушал боль и свою тоску, потому что ничего другого мне не оставалось. Я лежал в полной темноте. Наверное, с закрытыми глазами. Я не был уверен, остались ли у меня глаза, потому что открыть их никак не получалось. Тоска говорила, что я еще не готов увидеть мир, в котором теперь придется жить. А боль говорила о том, что она гораздо лучше тоски. Потому что от боли есть лекарство, но редкий человек находил прививку от тоски.

 Я в больнице? Разбился на машине? Я помнил, что недавно, до того как ЭТО случилось, зарядили противные весенние дожди. Они шли долго, много дней подряд. А по ночам еще подмораживало. Город был парализован дорожными заторами – машины бились едва не на каждом углу. И вроде пару дней я никуда не выезжал, как советовали по радио…

 Но почему перед глазами стоит яркое весеннее солнце? Я смотрю из окна на улицу, где почти не осталось почерневшего снега. В тот день… Это был первый теплый день и его я совершенно не помню…

 …Я очнулся через день или через час. И вдруг с какой-то абсолютной отчетливостью понял, что в моей непонятной ситуации час, день, а, может быть, и год долгое время не будут иметь никакого значения.

 В тот день я смотрел из окна на залитую солнцем улицу. На людей около станции метро, наконец-то скинувших опостылевшие пальто. Выходной день. Городской праздник. Вечером будут народные гуляния.

 Вспомнил, как позвонил Серега и предложил нам с Тамарой сходить вечером в кабачок-кораблик на набережной. Я вспомнил все, что произошло дальше, вспомнил и заставил себя забыть. И снова начал вспоминать – медленно, как кинофильм, словно еще можно было переписать сценарий и изменить сюжет.

 Целый день мы с Тамаркой перетряхивали свои гардеробы, развешивая на плечики весенние шмотки и консервируя на антресолях зимнюю обувь. Время пролетело молниеносно и спохватились мы, когда нужно было срочно выходить.

 На кораблике я собирался выпить и машина, понятное дело, исключалась. Решили поймать такси.

 - На такси мы точно опоздаем, нам весь Центр объезжать, там ведь сегодня народные гуляния, - жена кивнула в сторону метро, - поехали лучше под землей.

 - Да ну его, не люблю метро, - я вытянул руку, но водители равнодушно ехали мимо.

 - А ты снобом становишься! А слабо как простые люди, под землей?

 Машины все не останавливались.

 - Да запросто! – На метро я не ездил уже несколько лет, а поэтому мне стало даже любопытно.

 Кинофильм в моей голове крутился все медленнее.

 Метро мне никогда не нравилось. А за годы, что я туда не спускался, оно стало неизмеримо хуже. И дело не в переполненных вагонах, оклеенных рекламой дешевого ширпотреба, не в обшарпанных вагонах и станциях. Теперь метро было трудно назвать просто средством транспорта, как раньше. Оно стало визитной карточкой, средой обитания для целой социальной прослойки. Скажи мне, на чем ты ездишь, и я скажу кто ты? Наверное.

 Подростки с бутылками низкокачественного пива и банками разбодяженного химическими ароматизаторами спирта в руках. Мужчины и женщины в не первой молодости одежде, когда-то без примерки купленной на ближайшей барахолке. Небритые личности, мрачно кидающие взгляды исподлобья. Неизменные озлобленные старухи с рюкзачками на колесиках, едущие по своим, никому не ведомым делам. У всех печать неведомого порока, какого-то генетического проклятия на лицах. Наверху все они растворялись внутри магазинчиков и палаток, растекались по многочисленным переулочкам и скверикам, а может, просто прятались под невидимым панцирем, меняли окраску, сливаясь с чуждой им обстановкой. В метро они были дома…

 - Так это она в окно выбросилась?

- Она. Прямо из нашего корпуса. Красивая, наверное, была. Не захотела жить с таким лицом.

 - Да ведь шрамы и убрать можно. И следов бы не осталось.

- Ну, а глаз ты как вернешь? А еще ей врач сказал, что детей у нее никогда не будет. Все разорвано там было.

 На этот раз меня разбудили женские голоса. И особенно их странный и страшный диалог. Боль немного утихла. Или я просто привык к ней? Дышать носом не получалось – он был забит какой-то гадостью. Тампонами, что ли? Рук я по-прежнему не чувствовал. Зато получилось открыть глаза.

 Полутемная комната. Какая-то аппаратура рядом с больничной койкой мигает разноцветными лампочками. Провода, уходящие куда-то внутрь меня. И две женщины в белых халатах, негромко разговаривающие около окна палаты. Я попробовал выговорить хоть слово, но сухие, растрескавшиеся губы слушаться отказывались. Дыхание перехватило.

 Очевидно, медсестры что-то почувствовали и повернулись в мою сторону. Одна увидела мои открытые глаза и негромко вскрикнула. Другая стремглав выбежала из палаты. Через пару минут она вернулась вместе с врачом.

 - Протрите ему лицо, - велел врач.

 - Попить, - в этот раз моя попытка заговорить была удачнее. Кажется, меня даже поняли.

 - Все завтра, - покачал головой врач, - сейчас капельницу поставим, будет легче. Все вопросы к своему доктору, - остановил врач мой новый позыв поговорить.

 Тоска снова залезла в меня холодной ладошкой. Как будто забыла в прошлый раз забрать из меня что-то ставшее, по ее мнению, лишним.

 Мы вошли в полупустой вагон, в крайнюю дверь. Я увидел три пустых места рядом с междувагонной дверью и вспомнил, что когда-то любил именно эти места. Тамарка села к стеночке, я пристроился рядом.

 На каждой станции вагон все больше наполнялся. Свободных мест давно не осталось, но и давки пока не было. Веселые, нарядные, хоть и несуразно немного одетые, далеко не всегда трезвые люди входили в вагон. Чаще всего группками по четыре-пять человек, но встречались и парочки вроде нас.

 - На гуляния едут, - склонилась ко мне Тамара.

 - Ага, - хмыкнул я.

 Очередная станция. И куча подростков на перроне, почти все с банками и бутылками в руках. Наверху находился парк отдыха. В наш вагон, как и в другие, ввалилась целая толпа. Громко хохоча, они долго не давали закрыться дверям и машинист несколько раз просил не задерживать отправку поезда. Но тут в соседнем вагоне громко запели нецензурную песню. В нашем вагоне песню подхватили и потеряли к дверям интерес. Поезд тронулся.

 А дальше события развивались молниеносно.

 - Просыпайся, сейчас тебя к доктору на осмотр повезем. Тампоны из носа вытащим. Тебе ведь позавчера только нос заново собрали, - разбудила меня пожилая медсестра, - в туалет не хочешь? В уточку?

 Я немного подумал, решился и кивнул.

 В операционную меня отвезли прямо на моей кровати. Врач в очках и марлевой повязке ловко вытащил тампоны из моего носа и что-то осмотрел под бинтами, плотно окутывающими мое тело. Ассистентка подала ему непонятный прибор, он минут десять водил им по моему телу, внимательно вглядывался в монитор на столике. Потом удовлетворенно кивнул.

 - Что со мной? – Проскрипел я. Опять перехватило горло.

 Ассистентка отвернулась в другую сторону. Врач снял марлевую повязку, пристально посмотрел на меня. А я на него – средних лет, с уставшим, профессионально грустным лицом, обрамленным классической бородкой.

 - Я осмотр больных закончу, приду к тебе, там поговорим, - он посмотрел на медсестер, и те сразу же повезли меня обратно в палату.

 От завтрака я категорически отказался. Руки пока слушались неважно, а есть из ложечки не хотелось. Да и голода не чувствовал особого. Наверное, от лекарств. Лежал и тянул воду из трубочки.