человека. А-а-а… Вот это кто! Анфед! Глаза хмурые, губы сжаты, под мышкой — мешок. Выглянул из-за кустов и вновь спрятался.
Совсем исчез Анфед. Потерялся. Появился минут через десять с другой стороны. Значит, крюк дал, следы запутывал. А вот про кеды забыл. Кеды у него оказались мокрые. Где их сейчас замочить можно? В тальнике… И походка у Анфеда изменилась: шел, старчески шаркая ногами, когда сел рядом — локтями твердо уперся в стол.
— Позицию видишь? — строго спросил Кубыкин.
— Вижу, — буркнул Анфед.
— И как?
— Играешь убедительно.
— Так-то! — Кубыкин торжествующе взглянул на Анфеда. — А ты рыбки поймал? Рыбка будет к ужину?
— На картошке протянем, — так же хмуро буркнул Анфед. — Поставки у меня сняли, и мозоли натер, видишь? — он показал растертые ладони. — Это химики, это они сняли…
— Ясно, химики, — уверенно сказал Кубыкин. — У нас сержант всегда говорил: «Химики!..» А мозоли-то чего?
— Лодку вокруг якоря так и водит. Волна.
— Ну, давай, — сказал Кубыкин. — Садись. Ты не писатель, с тобой я сыграю красиво.
Но отказались и Анфед и Веснин. Отправились к своим палаткам, и Веснина вновь поразила походка Анфеда: ковылял, обходил каждую кочку.
— Ноги потер?
— Ага, — буркнул Анфед. — Лодку вокруг якоря так и водит. Волна.
А перед палаткой Анфед осторожно опустился на четвереньки и так и вполз внутрь, и сразу изнутри зашнуровался. Устал, дескать. Амба!
Веснин терпеливо посидел на пеньке. Покурил, попускал дым, подумал. Решил — уснул Анфед. И кружной дорогой, через пригорок, огибая Детский пляж, двинулся в тальник. Загадка Анфеда не могла быть только его, Анфеда, загадкой. Она явно касалась всех.
Прошел мимо баньки, исторгающей тепло. Пересек волейбольную площадку. Вступил в тальники… Ржавые лужи, комарики попискивают. Что и где можно тут спрятать? Разве в луже притопить? Правильно… Вон он — мешок. Притоплен, только край из лужи торчит.
Еще не раскрыв мешка, Веснин догадался: «Л е щ! Вот он». Красавец! Сантиметров на восемьдесят. Все девять килограммов будут. И чешуя, как копейки, — одна к другой, глаз не отведешь… «А Анфед, дурачок, такого леща не на кухню, а в тальники. Тронулся парнишка…»
Но говорил это Веснин почти машинально. Он многое и сразу понял. Тот вечер, когда Надя заговорила о желаниях, — чего Кубыкин желал? Территории чистой!.. А Анфед? Леща! И не только… Вот это-то «не только» и напугало, видимо, Анфеда. Потому он, Анфед, и притащил в тальники леща. Не один Веснин почувствовал нечто неладное, интуиция Анфеда тоже сработала. Да и как не сработать — дело маленькое. Ведь если сказал ты — леща хочу, а лещ тут же объявился, значит, и другие желания сбыться могут! Не зря же Анфед ступал на землю всей ступней, обходил каждую рытвину — боялся. Все он понимал, Анфед, и логику блюл: подкинули леща, значит, и насчет ноги намекнули… А кто или что — неважно. Факт важен. Так что лучше этого дурного леща вернуть. И лучше не в море, а в лужу. В море он опять к его поставкам придет. Вот, дескать, вам, матушка природа или там объект под фальшивым именем, ваш лещ, и, пожалуйста, насчет моей ноги не тревожьтесь. Пусть она не ломается. Это я так, сдуру пожелал… Умница Анфед! Чисто.
Веснин вздохнул. Сам он не успел загадать желание. Не желание же это в конце концов — сломать судьбу… Время на это надо.
Пугая Веснина, лещ в мешке дернулся.
В море пустить? Конечно… Зачем такому лещу пропадать в луже?
Волоком, не решаясь поднять, Веснин дотащил мешок до воды и вытряхнул леща в море. Тот как упал, так и затонул — успел пустить пару пузырьков, и все. «Ну, — вслух сказал Веснин. — Тут я тебе не могу помочь. Живой воды не имею. Вернули тебе родную стихию — выкарабкивайся…»
8
А вечером разошелся Ванечка — он бывал и такой. Вытащил к костру все еще дующуюся Надю, взял гитару, затянул:
— Эх, была бы дорога от звезды до звезды, на коне проскакал бы…
— …И туды, и сюды! — прохрипел появившийся у костра Ку-быкин.
— Вот видишь, — сказал, опуская гитару, Ванечка. — А ты говоришь, слуха у тебя нет. Есть у тебя слух, есть у тебя голос, просто ты, Кубыкин, в последнее время опустился.
Услышав голоса, из палатки, чуть ли не ползком, выбрался Анфед. Сел не на пенек, а на разостланную на траве штормовку.
— Мозоли болят? — удивился Кубыкин.
— Температура… — повел рукой Анфед, и Надя сразу напала:
— Ну, скажи, Анфед! Ведь было в воде что-то, да? Было?
— Было! — убедительно и негромко опередил Анфеда Кубыкин. — У нас в речке чего только нет. Милка Каплицкая, к примеру, обронила в воду кольцо. Там оно и лежит. И одно ли? Таких дур, как Милка, их сколько?
— Анфед, посчитай! — приказал Ванечка.
— Я уже посчитал, — хмуро ответил Анфед. — Две.
— Анфед! — отчаялась Надя.
Но Анфед от нее отмахнулся. Забрал у Ванечки гитару, и напитанный электричеством, душный, горячий, пахнущий смолой воздух огласился мажорной вроде бы, а на самом деле очень печальной песенкой:
— Ничего такого нету, все в порядке, все — ажур. Только съехали соседи и уперли наших кур. Машка бросила Ивана, Манька вышла за Петра, кобеля убило краном, остальное — на ура…
Веснин покачал головой. «Если и сегодня не разразится дождь, мы тут с ума посходим. Вот тебе и база отдыха. Безделье, взвинченные нервы… Называется, поработал…»
Но от костра Веснин не ушел.
И дымные сумерки сгустились над лесом, и странно, зеркально, как раскаленная ртуть, вспухло, багрово застыло море, и темный жар сумерек затопил берега, а Веснин не уходил, сидел у костра, думал, искал объяснений. «Был лещ, но не сломал же Анфед ногу. Чист лагерь, но не удивлен же Кубыкин… Не было логики в происходящем, а она ведь должна, обязательно должна быть!»
«Серова бы сюда, — вздохнул он. — Серов бы навел порядок! Анфеда выгнал бы в городок за аппаратурой. Леща анатомировал. Сухую полоску на лужке прикрыл полиэтиленом, а для вящей сохранности и окопал бы ее. А мы ему представили б докладные… Серов знает, где искать. Там, где освещено! Он босиком во тьму не полезет!»
От костра Веснин ушел поздно, расстроенный. Лежал в палатке, прислушивался к убедительному голосу Кубыкина-настоящего: «Вот сержант и говорит мне…» — и раздражение топило его в вязкой пучине, все вещи проявляло не так, как всегда — то знакомая грань, а то уж совсем незнакомые сколы… И пакость какая-то из души всплывала, будто душевную канализацию прорвало. Видел, например, пальто, которое так никогда и не купил матери. Видел неотосланные письма друзьям. Видел слезы жены — раньше они казались ему капризом. Видел цепь неоконченных, даже неначатых работ и видел ничтожную глубину работ законченных. И еще что-то, чего он старался не называть, но что рано или поздно пробуждается в любом человеке…
«Опыт, — сказал он себе. — Что толку в опыте, если он не используется; что толку в том, что я видел два океана и семь морей; что толку в том, что я встречал самых разнообразных людей, — ведь это
