Печальная история ремонтов ханского дворца, хотя и поддерживавших последний, но ценой умножения то европеизированных, то псевдовосточных деталей, — неизбежный результат непонимания и недооценки своеобразия народной «светской» (в противовес монументальности культовых сооружений) архитектуры восточного жилища, а то и пренебрежения ею. Свидетельство тому — любопытнейший отзыв Академии художеств по поводу реставрации дворца от 1897 г., приводимый Гернгроссом.
Наряду с признанием исторической ценности памятника говорится, что 'художественное значение его весьма невысоко', что большинство его построек XVII–XVIII вв. 'в позднетурецком вкусе', относится 'к грубым и базарным константинопольским постройкам', каких 'можно насчитать очень много на Балканском полуострове и в Малой Азии'.[68] Справедливости ради следует сказать, что и те, кто ценил своеобразие дворца, затруднялись в определении его стиля. Французский посланник при дворе хана барон Тотт, бывший в Бахчисарае в 1769 г., пишет в своих мемуарах: 'Дворец, выстроенный некогда целиком в китайском вкусе, но возобновленный на турецкий лад, еще хранит красоту своей первоначальной конструкции'. Про 'китайский стиль' говорит и Манштейн в записке 1736 г., понимая под ним свисание крыши на полтора и более метра относительно стены и наборную отделку ее снизу, а это, безусловно, деталь турецкой архитектуры. Вероятно, оба они повторяли некое распространенное среди туземных обитателей определение, восходящее к временам 'великого шелкового пути', когда все китайское представлялось неким эталоном изящества и совершенства исполнения. Свидетельство тому — строки хвалебной оды Крым-Гирею на стенах Золотого кабинета: 'Китайский художник одобрил бы отделку дворца'. Возможно, это определение относится и к прежней орнаментике комнат, выдержанной в желтых и голубых — «китайских» тонах, фрагменты которой обнаружены в конце XIX в. Наконец, Паллас определил стиль дворца словами 'азиатское барокко', подчеркнув присутствие европейских мотивов.
С течением времени отчетливее осозналось как историческое, так и художественное значение дворца, выступающие здесь в неразрывном единстве: этот новый уровень понимания выразил один из энтузиастов его реставрации Гернгросс: 'Историческое значение Бахчисарайского дворца, как и всех памятников Татарской орды, не подлежит сомнению. Целая эпоха русской жизни, сотни лет страдания и бедствий, тяжелой зависимости, отчаянной борьбы и, наконец, побед и торжества смотрят с высоты минаретов и сквозь переливы цветных стекол окон… Наконец, в уцелевших орнаментах и во всем архитектурном рисунке хранятся следы своеобразного искусства. Ханский дворец в Бахчисарае вместе с мечетью, кладбищем, и другими постройками — единственные памятники татарского пластического искусства'.[69]
Подлинно научный характер носила реставрация 60-х годов XX в. Перед реставраторами стояла задача проследить все этапы переделок, выявить и закрепить те старые элементы архитектуры и росписей, которые еще сохранились, не уничтожая при этом и более поздних декоративных мотивов. В итоге работ освобожден от красочных наслоений знаменитый резной портал Алевиза, воссоздан первоначальный вид ханской канцелярии, отреставрирован потолок зала Совета и Суда, выявлены росписи XVIII в. на стенах ханской потайной ложи. В Летней беседке расчищены и закреплены росписи мастера Омера, воссоздана первоначальная отделка дворцовой мечети, отреставрирован Фонтанный дворик; в ряде мест подверглась реставрации и наружная раскраска стен.
Прогулка по дворцу. Фонтаны
Наиболее древняя часть дворца — это Железная дверь и портал Алевиза, созданный выдающимся итальянским зодчим, будущим строителем Архангельского собора в Москве. Хан Менгли-Гирей задержал русское посольство вместе с Алевизом на год и отпустил мастера в 1504 г., после того как портал железных дверей был закончен. Есть предположение, что он украшал первоначально ханский дворец в Салачике и лишь позднее перенесен на свое нынешнее место. Пышный каменный резной портал с полукруглым фронтоном, типичный для итальянского ренессанса, обрамляет дубовую дверь, обитую полосами кованого железа. Она вела в 'фонтанный дворик', который также восходит к первому строительному периоду дворца — XVI–XVII вв. Здесь два мраморных фонтана: 'Золотой фонтан' — «Магзуб», построенный в 1733 г. в правление хана Каплан-Гирея, украшен резным растительным орнаментом в духе Ренессанса и двумя надписями: верхняя с именем хана и датой и нижняя — поэтическая — из Корана 'И напоил их, райских юношей, Господь напитком чистым'. Утраченная позолота надписей и орнамента восстановлена в ходе реставрационных работ 1963 г. Напротив него — прославленный Пушкиным знаменитый 'Фонтан слез', «Сельсебиль», творение мастера Омера в память рано умершей жены Крым-Гирея. Созданный иранским художником в 1764 г. фонтан первоначально был установлен у стены мавзолея Диляры-Бикеч. Надпись на фонтане восхваляет строителя, который 'тонкостью ума нашел воду и устроил прекрасный фонтан', и намекает на совершенство сооружения строкой придворного поэта: 'Мы сами видели Дамаск и Багдад'. Личность Диляры-Бикеч — 'прекрасной девушки' — совершенно не выяснена и окутана поэтическими легендами. Ее считали христианкой — то ли грузинкой, то ли черкешенкой; существовала и версия, согласно которой Диляра — искаженное имя гречанки Диноры Хионис, жившей в Салониках, откуда она поехала морем в Каффу (Феодосию) к дяде: буря прибила судно к Очакову и здешний паша отвез девушку к Крым- Гирею. Хан долго добивался ее любви, но девушка оставалась горда и непреклонна: далее, согласно легенде, одна из жен хана — Зарема — из ревности утопила ее в бассейне, за что была отравлена. Одну из легенд Пушкин услышал в семействе генерала Раевского, вместе с которым путешествовал по Кавказу и Крыму в 1820 г. и в это же время побывал в Бахчисарае. Легенда о Марии Потоцкой, похищенной в Польше и жившей в гареме под именем Диляры-Бикеч, ее смерть от руки ослепленной ревностью Заремы, фонтан, установленный в память о ней, вдохновили Пушкина на поэму 'Бахчисарайский фонтан' и стихотворение 'Фонтану Бахчисарайского дворца'. Едва ли будет преувеличением сказать, что творческое вображеиие поэта вдохнуло новую жизнь во дворец, представший не просто историческим памятником, но и обителью романтических образов и живых человеческих страстей. Фонтан же — «родник», 'источник жизни' в традиционном понимании — превратился в его сердцевину под пером поэта, возвеличившего другого мастера, которому в мраморе фонтана удалось гениально выразить извечную тему любви и смерти.
Ислам запрещал художнику-мусульманину изображать человека и все живое, кроме растений, поощряя его тем самым к широкому употреблению языка символов. На мраморной плите, украшенной растительным орнаментом, в нише, расположены чаши. В верхней части ниши вырезан цветок лотоса из пяти лепестков, символизирующий человеческое лицо (в цифровой символике — пять обозначает человека). Из трубки, скрытой в центре цветка, капля за каплей падают «слезы», в верхнюю среднюю чашу. Из нее вода попадает в боковые чаши, а затем в следующую среднюю. Этот мотив — раздвоение потока и его последующее соединение — повторяется трижды. У подножия памятника на плите Омер изобразил похожую на улитку спираль, символизирующую продолжение жизни.
Вслед за Пушкиным образ Бахчисарайского дворца и его фонтана пленял воображение многих посетивших эти места поэтов и художников — Вяземского, Жуковского, Грибоедова, Мицкевича. Высланный в Крым из Одессы за участие в тайной патриотической организации польской молодежи, великий польский поэт выразил свои крымские впечатления в прекрасном цикле 'Крымских сонетов'. Из них Бахчисараю посвящено четыре: «Бахчисарай», 'Бахчисарай ночью', 'Гробница Потоцкой', 'Дорога над пропастью в Чуфут-кале'. В городе, пережившем свою славу, среди руин и надгробий лишь журчание фонтана предстает поэту лепетом самой жизни:
Не молкнет лишь фонтан в печальном запустенье, -
Фонтан гаремных жен, свидетель лучших лет,
Он тихо слезы льет, оплакивая тленье:
О слава! Власть! Любовь! О торжество побед!
Вам суждены века, а мне — одно мгновенье,
Но длятся дни мои, а вас — пропал и след.[70]
Из 'Фонтанного дворика' — вход в парадные залы дворца. 'Зал Совета и Суда' в каких-то частях восходит к раннему этапу существования дворца и одновременно несет следы дальнейших переделок и перестроек. Это двухсветный зал с двумя рядами окон. К концу XVI в. относятся цветные, очень красивые и нигде не повторяющиеся витражи верхнего ряда окон; к тому же времени относится и паркетированный
