— Вроде нас с тобой...
Матросы сняли сходни, отдали швартовы, и пирс понемногу стал уменьшаться в размерах. Вода шумно неслась вдоль обтекаемых бортов субмарины, все чаще и яростнее накатывалась на них, с плеском и шипением ссыпалась. В непроглядной тьме горами ходило мрачное, ледяное море. Обмерзлые, побелевшие провода антенны и поручни, казалось, ревели с остервенелой тоской и удалью, студенистые волны перекатывались через вздрагивающий корпус подводной лодки, и опять, опять били по бортам и страшно светились взмыленной пеной в черноте ночи и моря.
И вдруг сквозь тучи, снег и мрак робко мигнул раз... другой, третий теплый, живой, земной огонек на горизонте. Маяк посылал последнее прости невольным мореходам.
— Далеко мы путь держим? — крикнул Костя в ухо стоящему капитану.
Помедлив, тот проговорил:
— Пакет с приказом вскрою в море.
Он нагнулся к переговорной трубке:
— Приготовиться к погружению! — и повернулся к парням: — Господа, прошу спуститься!..
Этапы...
Спустя полтора года после этих событий в парижской газете «Фигаро» появилось неприметное сообщение, набранное мелким убористым шрифтом: «Истребители французских ВВС посадили на военный аэродром спортивный самолет без опознавательных знаков. Личности пилота и пассажира устанавливаются. Но, как сообщили нашему корреспонденту компетентные лица, в пассажире предполагается опасный фашистский преступник, в свое время бежавший при невыясненных обстоятельствах из Дармштадской тюрьмы в американской зоне оккупации Германии. Опознание продолжается».
В тот богатый бурными событиями год читатели не обратили особого внимания на заметку в «Фигаро», да и сама газета потом словно забыла о таинственной авиетке и ее экипаже.
27 сентября 47 г.
Милые, далекие мои роднульки! Это — я! Впервые за три года имею возможность самолично вам написать... Как я по вас соскучился! Клянусь богом! Изредка мне сообщали о вашей жизни, но всего несколько слов... Мы живы-здоровы! Мы - это я и мой друг Сергей Михайлович Груздев, кондовый ачинский чалдон. Даже не друг, скорее брат родной и даже не брат, а много роднее и надежнее... Впрочем, скоро вы и сами убедитесь в достоинствах моего друга, чье жизненное правило — проворство спасает жизнь — гарантировало наше возвращение домой.
Я не ради хвастовства своими способностями полиглота употребляю в письме иностранные слова, по ним мамочка поймет, какими путями мы возвращаемся на родину. Нам привелось видеть и слышать Хосе и Кармен в их привычном антураже, запивать кианти спагетти с пармезаном, побывать в тех местах, где «Аиду» можно ставать без театральных декораций. Нашими «чичероне» были герои твоей, папа, любимой книги «Иностранный легион». Ничему не удивляйтесь, подробности нашей одиссеи скучнее и прозаичнее...
Мы среди своих! Сбылась наша мечта! Нас усиленно питают, заставляют заниматься лечебной гимнастикой, обещают вскорости отправить домой. Может случиться, что приедем следом за этим письмом. Ждите... Как поживает Оля?
Крепко, крепко обнимаем и целуем -
Костя, Сергей.
