отсталыми и примитивными жертвами странной традиции или религиозного обычая?
Большинство европеек, конечно же, не помнят, что право раздеваться на публике они получили совсем недавно. Измерение степени свободы правом оголять свое тело может ввести в заблуждение. Интересную и поучительную историю рассказал живущий ныне в Австрии хорватский эссеист Миле Стоица. Во второй половине девятнадцатого столетия австрийцы заняли мусульманскую Боснию и Герцеговину. Стремясь подчинить себе дикий, по их мнению, народ, они начали, в частности, внедрять «христианскую медицину». К огромному изумлению врачей «скорой помощи», закутанные в чадру мусульманки отказывались раздеваться перед австрийскими военными врачами, требуя, чтобы их осматривали женщины. Руководство «скорой помощи» немедленно сообщило о случаях неповиновения министру здравоохранения в Вене. И получило поразительный ответ: «Да откуда мы им возьмем женщин врачей, когда во всей империи их нет и в помине?!» Если в Боснии того времени женщина была закрыта тряпкой, то в Австрии тряпкой... была она сама. Лишь в 1896 году там был принят закон, разрешающий женщинам посещать гимназии.
Низведение с престола / Detronizacja
Она завидовала ей, даже когда отец иногда брал их обеих на колени — Юлиту он всегда сажал слева. Ближе к сердцу... Еще она долго не могла смириться с тем, что мама, заходя ночью в их комнату, склонялась только над кроваткой Юлиты. Порой плакала, если мама забывала поцеловать и ее. Сегодня ей за это стыдно, и в мыслях — а в последнее время и в молитвах — она просит прощения за каждое мгновение нежности, за каждый поцелуй и каждое объятие, прикосновение, ласку, которые она из жадности отняла или хотела отнять у Юлиты только лишь потому, что не могла вынести своего медленного низведения с престола — лишения абсолютной власти единственной дочери.
Юлита появилась на свет, когда ей было пять лет. Она помнит, что мама исчезла из дома на несколько дней и вернулась сильно похудевшая с верещащим свертком в руках. Родители собрали все игрушки с пола в ее комнате в коробку, поставили деревянную детскую кроватку, положили туда сестру и превратили кроватку в объект паломничества. До тех пор пока Юлита только спала, плакала, пила из бутылочки и с ней можно было играть как с живой улыбающейся куклой, все было в порядке. Она не видела никакой угрозы для своей неоспоримой уникальности, подтверждаемой неустанным вниманием и безраздельной родительской любовью. Но когда Юлита выбралась из кроватки, осознала, что эта исключительность не является чем-то, данным раз и навсегда. Дома появилась не просто младшая сестра — появилась конкурентка, с которой тяжело было справиться и от которой нельзя было сбежать. С одной стороны, она любила сестру и не представляла, что может быть иначе, с другой — временами ее ненавидела.
Они росли в одном доме, ели за одним столом, слушали одни и те же родительские наставления, а отношение к ним было разное. От нее, сколько она могла помнить, всегда требовали аккуратности, благоразумия, серьезности и заботливости. Юлите, наоборот, прощалось все.
В девять лет она забирала Юлиту из детского сада. Бежала за ней сразу после уроков и отводила домой. Как-то раз она опоздала. Занятые собой воспитательницы не заметили, что Юлита пропала. Домой она возвращалась едва живая от страха. Увидев сестру под дверью, бросилась целовать ее, словно та вернулась с того света. Но она никогда не забудет крики отца и слезы матери, которая, не замечая ее, обнимала смеющуюся и очаровательную «бедную Юлитку».
Потом, как ей казалось, она постоянно проигрывала сестре. Сначала на правом колене отца, затем в школе на собраниях по случаю окончания учебного года, во время учебы в институте, при сравнении планов на будущее или мужчин. В такие моменты она чувствовала себя отвергнутой, лишней, безжалостно отодвинутой на второй план.
Теперь она знает — сама стала матерью, — что завидовать было нельзя. Любовь к детям — не дроби в математике, когда все можно поделить на равные части. Она сложнее любой арифметики. Но тогда ею владели именно такие чувства. Горечь разочарования и ощущение собственной ненужности.
Сегодня ее трогает и то, что Юлита со временем тоже заметила, что ее выделяют и что сестре это может быть обидно. Юлита призналась ей в этом как-то вечером два года назад, когда они пили вино в ресторанчике на пляже в Сопоте. Она позвонила тогда и сказала, что им обязательно надо увидеться, но только не у родителей.
Встреча была необычной. На самом деле Юлита хотела рассказать — только ей, — что она выходит замуж, что любит и счастлива. «Тебе первой...» — и крепко сжала ей руку.
Она не знала, что Юлита может плакать от волнения. Ей всегда казалось, что если сестра плачет, то только ей назло. Напоказ. Чтобы родители... Что за глупость?! Как такое могло прийти ей в голову?!
Они долго разговаривали. Наверное, впервые в жизни так искренне. «Помнишь, — спросила Юлита, — как отец разрешал мне возвращаться с дискотек в двенадцать, а ты в моем возрасте должна была быть дома в десять? Хотя он знал, что дискотеки начинаются в девять. Помнишь, да? И что я возвращалась в десять, чтобы тебе не было обидно. Помнишь?» Она не помнила. Сегодня она просит у сестры за это прощения.
Шесть месяцев спустя у нее был день рождения. Юлита вышла из автобуса на остановке напротив ее дома в Гдыне. Она спешила. Знала, что опаздывает. Всегда опаздывала. Перебегала через улицу перед стремительно приближающимся автомобилем с прицепом. Водитель резко затормозил. Стальное ржавое дышло оторвавшегося от машины прицепа пробило ее насквозь...
Поцелуй феминистки / Pocalunek feministki
Однажды Казимира Щука поцеловала мне руку. Она сделала это при всех, стало быть, я могу рассказать об этом открыто, не вызвав ревность у близкой мне женщины. Будучи оторван от польской действительности, я понятия не имел, что не являюсь исключением — какое разочарование! — поскольку Щука частенько целует руки мужчинам и некоторые даже ждут этого, чтобы пережить с ней свой «первый раз». Не знал я и того, что руку мне поцеловала «прославленная польская феминистка». Так выразился таксист, который вез меня в отель после этого инцидента.
В тот момент я почувствовал укол зависти. Я тоже феминист, но ни один водитель такси ни в одном польском городе никогда обо мне не слышал. И я спросил своего таксиста, что это за феминистка такая. Он ответил, не задумываясь: «Противная, глупая, жирная, волосатая бабенка».
Я не мог полностью с ним согласиться. Казимира Щука умная, худая и чисто выбритая. Позже, в отеле, я задумался, почему феминизм вызывает у людей такую ненависть. Может, в этом вина самих феминисток? Взять, к примеру, Алису Шварцер, главную феминистку Германии, — она совершенно потеряла чувство реальности. Иначе не написала бы в своем памфлете 1975 года «Маленькая разница и ее последствия»{11}: «Секс является насилием, а любовь — средством унижения и эксплуатации женщины». Кроме того, материнство она охарактеризовала как «биологическое лишение женщины свободы», а в конце поместила шокирующее и, на мой взгляд, абсурдное сравнение социального положения женщин с положением евреев в Третьем рейхе. Это уже не радикальный феминизм, а просто атака разъяренной кобры.
Ее выступления не только становились предметом споров. Они нарушали основные принципы толерантности. Да к тому же из-за своего непримиримого радикализма Шварцер невольно превратила феминизм в посмешище. Ведь увидев нечто карикатурно устаревшее, мы смеемся и перестаем воспринимать это серьезно. Нормальная реакция, не так ли?
Но не только Шварцер пошла по пути, ассоциирующемуся с терроризмом в юбке. Ничуть ей не уступает и даже ее превосходит другая представительница «феминистских Красных Бригад», Андреа Дворкин, американка еврейского происхождения. Она прославилась, в частности, благодаря заявлениям,
