следует из стратиграфической ситуации находки. Однако вещи, составляющие этот комплекс, в основном более древнего происхождения. Так, например, раковинообразные подвески датируются IV в., крест — VI в., треугольные трубчатые [134] подвески («городки») — VII в. Неясна дата каплевидных комбинированных подвесок из золота, серебра и стекла, а также круглых литых серебряных застежек. Вероятно, вещи из клада происходят из позднеантичных и раннесредневековых погребений, разграбленных при завершении первого и в начале второго этапа жизни крепости (81, с. 167).
Третий этап существования крепости отражен археологическими материалами XIII–XV вв., о нем будет сказано в четвертой главе.
Установление более узких датировок таких событий, как основание крепости, разрушение и восстановление укреплений, вновь наступившего упадка, требует привлечения данных письменных источников, корректирующих размытые границы археологической хронологии.
С проблемой хронологии и обстоятельств основания крепости на Мангупском плато связан вопрос о локализации Дороса (см. I главу).
Обратимся к свидетельствам источников о Доросе. Впервые этот топоним упоминается в форме «Дорант» в 692 г. в подписи под деяниями пято-шестого Трулльского собора, где среди прочих подписавшихся значится Георгий, епископ Херсона и Доранта (331, с. 78–79), что свидетельствует о церковной подчиненности и территориальной близости этих пунктов. Затем Дорос фигурирует вместе с другими, не названными по именам крепостями, в «Хронографии» Феофана при изложении событий, связанных с бегством из Херсона ссыльного императора Юстиниана II (279, с. 62–64). В «Бревиарии» патриарха Никифора уточнено, что Дорос находится в готской земле (279, с. 163), причем в последующем изложении Дорос не упоминается, но, вероятно, подразумевается среди крепостей в округе Херсона, обобщенных под термином «климаты» (к Готии относил климаты и Феодор Студит) (331, с. 105–106), жители которых подлежали репрессиям за враждебное отношение, проявленное ими в свое время к опальному императору (279, с. 63). Византийские авторы в дальнейшем использовали этот термин как собирательное название населенных пунктов в округе Херсона, не уточняя каких именно. Правда, прямых указаний на связь Дороса с климатами не имеется, но при рассмотрении источников в совокупности эта связь выступает вполне реально. В конце VIII в. по «Житию Иоанна Готского» Дорос предстает как крепость, оккупация которой хазарами приводит к вооруженному выступлению местного населения (50, с. 396–400). С этого времени Дорос исчезает со страниц литературных памятников, возродившись, по мнению многих авторов, в форме «Феодоро».[34] Климаты же продолжали упоминаться вплоть до XIII в., когда они вместе с Херсоном попали в зависимость от Трапезундской империи (331, с. 160–162). Больше других о климатах писал Константин Багрянородный. Он относил их к области Хазарии и называл количество — девять (132, с. 273).
На основании приведенных сведений можно говорить, что наиболее оживленный период существования Дороса приходится на вторую половину VII — конец VIII в., а столетие между серединой VI и серединой VII в. было временем возведения ряда крепостей в Юго-Западной Таврике. Следует подчеркнуть, что строились они на обжитых местах, на мысах и островных плато, служивших убежищами местному населению еще с тревожной поры начала Эпохи Великого переселения народов. Особенности геологического строения горного Крыма обусловили концентрацию естественных крепостей в юго-западной части Внутренней гряды.
Гряда играла роль естественной границы, разделявшей два региона, два хозяйственно-культурных типа: с одной стороны ее находились земледельцы горных долин, с другой — кочевники-скотоводы степей, бывшие не только источником военной опасности, но временами выгодными торговыми партнерами. С IV в. впервые в истории полуострова Юго-Западная Таврика превращалась в густонаселенный район, наиболее активный в экономической жизни края. Развитие его было тесно связано с Херсоном, единственным уцелевшим от античной эпохи городом-ориентиром, сохранившим связи со старыми приморскими центрами и поэтому неизбежно включавшимся в политическую систему Византии. Положение изменилось с приходом в Таврику хазар, постепенно вклинивавшихся в глубинные районы полуострова. В конце VIII в. ими был захвачен Дорос, а около 840 г. они уже перестраивали эту крепость (об этом см. ниже). К середине X в. хазары, по крайней мере, номинально, еще владели [135] крепостью. Не исключено, что она вместе с другими климатами переходила из рук в руки. О походе хазар на Херсон и другие города Таврики в правление Романа Лакапина сообщает так называемый «Кембриджский документ», составленный параллельно пространной редакции письма Иосифа (324, с. 6–7). Возможно, что в числе городов, ставших объектами хазарских нападений, был и Мангуп.
Сопоставление данных археологических и письменных источников убеждает, что локализация Дороса на Мангупе имеет веские основания. Кроме топонимической преемственности Дорос-Феодоро, можно указать соответствие археологической ситуации, выявленной при исследовании оборонительных стен Мангупа, сведениям о Доросе нарративных источников.
Рассматривая вопрос о времени и обстоятельствах основания Дороса-Мангупа нельзя не акцентировать внимание на единственном пока известном в Крыму эпиграфическом памятнике с именем Юстиниана I. Материал плиты — местный известняк исключает возможность доставки ее на плато извне, что неоднократно пытались утверждать сторонники гипотезы о преемственности Мангупа от Эски-Кермена. Эта надпись вместе с археологическими бытовыми и нумизматическими материалами подтверждает возможность соотнесения времени начала создания крепости с правлением Юстиниана I, точнее — с последним его десятилетием, не отраженным в трактате «О постройках». Вероятно, именно в это время через свой форпост, Херсон, Византия начинала освоение его округи, основывая опорные пункты для обеспечения политического и идеологического господства в глубинных районах Юго-Западной Таврики. Распространение этого влияния облегчалось системой сложившихся экономических связей Херсона, нацеленных на эти районы уже со II–III вв. н. э; к IV–V вв. они ограничивались на севере бассейном Альмы (236, с. 13). Основными центрами в этой зоне становились формирующиеся поселения скифо-сармато- аланского населения, сместившегося сюда под давлением племен остготского союза и гуннов. Таким образом, не на голом месте, а, как показывают данные раскопок, на обжитых естественных крепостях Таврики в дальнейшем возводились искусственные укрепления, имевшие столь ясно выраженный римско- визаитийский облик. Эта же тенденция превращения селищ в крепости хорошо выражена на примере византийской политики в Подунавье (200, с. 18–19). При Юстиниане здесь завершилось создание нескольких оборонительных линий, следовавших естественным защитным рубежам. В послеюстиниановское время в таких масштабах крепостное строительство Византия здесь больше не проводила (199, с. 225).
Развитие фортификации в раннесредневековой Таврике шло, вероятно, в общем русле, характерном для византийского мира и его окраин, но были и свои особенности. Так, здесь не строились башни треугольной и пятиугольной форм, столь распространенные в укреплениях ранневизантийской поры на Балканском полуострове, в Малой Азии и Сирии, в Италии (Рим, Ардеа) (42). Не характерно для раннесредневековых крепостей Таврики применение чередующихся слоев кирпича и камня, т. е. техники, широко распространившейся в пределах позднеримской империи и ранней Византии (41). Все эти особенности рельефно прослеживаются на примерах фортификации Мангупа.
В сложных природных условиях Мангупского плато, находящегося на заморской периферии Византии, в окружении вряд ли дружески настроенного населения, крепостное строительство здесь было нелегким делом. Однако нужно отметить, что сооружения ГЛО позволяют говорить о весьма энергичном строительстве, не ограниченном в средствах и рабочей силе. Профессиональные навыки каменщиков были высоки, инженерное руководство — компетентным. Вероятно, прав А. Л. Якобсон, предполагавший участие строительных артелей из Херсона в возведении оборонительных сооружений в ряде пунктов Таврики. В первой половине VII в., когда город переживал спад экономики, вряд ли была реальная возможность проводить столь масштабное строительство в его окрестностях; скорее всего, к этому времени крепость на Мангупе уже существовала.
Мы далеки от мысли о том, что только херсонские мастера возводили стены Дороса. Речь может идти об их организаторской работе и обучении местных жителей приемам каменных работ. Практика византийского крепостного строительства часто предполагала использование местного населения, без участия которого невозможно представить осуществление замыслов византийской администрации. К тому же это население видело в крепостях не только оплаты византийского владычества, [136] но и средство защиты от угрозы со стороны кочевой степи — угрозы, нависшей над Таврикой и сохранившейся на
