Между тем в армии неуклонно росла рознь между солдатами и офицерами, начало которой положил пресловутый Приказ № 1, составленный в недрах Петроградского Совета Солдатских и Рабочих Депутатов, при еще не вполне ясных по сей день обстоятельствах, и, кстати, формально адресованный отнюдь не всей русской армии, а только Петроградскому гарнизону. Этот приказ состоял из семи пунктов. Солдатам предписывалось:
1) Избирать полковые, батальонные и ротные комитеты, а также комитеты в военных учреждениях и на судах военного флота;
2) Посылать депутатов в Петроградский Совет — по одному от роты;
3) Политически гарнизон подчиняется Совету и Комитетам;
4) Решения Совета преобладают над параллельными приказами военной комиссии Думы;
5) Держать оружие в распоряжении комитетов и «ни в коем случае не выдавать его офицерам даже по их требованию»;
6) Солдаты могут пользоваться всеми гражданскими свободами, предоставляемыми русским гражданам революцией, и не должны отдавать честь командирам вне службы;
7) Солдаты не должны терпеть грубого обращения командного состава, не должны титуловать командиров, запрещается обращаться к солдатам на «ты», а надо обращаться на «Вы».
Приказ № 1 был немедленно проведен в жизнь в Петроградском Гарнизоне — издан 1 марта 1917 года и на следующий день появился в «Известиях Совета».
В тысячах копий он немедленно разошелся по стране и, как злокачественная опухоль, мгновенно разъел живую ткань действующей армии. Как не поняли думцы, какую петлю им набросили на шею? Как не стыдно было генералу Корнилову и другим, даже после этого хамского приказа (вместо того, чтобы броситься в ноги Царю-Батюшке и, встав во главе верных частей, вырубить до корня и Кронштадта — всех, весь мятежный гарнизон, а, если надо, и весь город, с возомнившими себя «свободными» буржуями, интеллигентами и пролетариями!), поддерживать всю эту сволочь, мразь и хамов, да еще гордиться своим участием в аресте Государыни? А ведь 1–2 марта еще можно было повернуть колесо Истории вспять!
Правда, по словам адмирала А.В. Колчака, генерал Л.Г. Корнилов уже в апреле 1917 года резко изменил свое прежде довольно терпимое отношение к революционным «свободам» (участие в аресте Государыни с больными Царскими детьми и награждение унтер-офицера Волынского полка Кирпичникова за подлое, выстрелом в спину, убийство своего же офицера-«реакционера», положившее начало измене присяге всего петроградского гарнизона, Георгиевским крестом — да еще, по некоторым сведениям, на красной ленте!) и стал предлагать Временному правительству навести, наконец, порядок в стране и армии — любой ценой, пока еще возможно. Не дали! Однако не удивительно, что имя генерала Корнилова — а не, к примеру, Брусилова, которого неистовые толпы, как некоего революционного «папу», носили по улицам в изукрашенном красными лентами кресле! — становится популярным в офицерской среде. «Офицеры ждали от него чуда — спасения армии, наступления, победы и мира, потому что понимали, что продолжать войну уже больше нельзя, но и мир получить без победы тоже нельзя. Для солдат имя Корнилова — наоборот — стало равнозначащим смертной казни и всяким наказаниям.
«Корнилов хочет войны», — говорили они, — «а мы желаем мира».
Сведений об июльских днях в Петрограде и первой попытке большевиков захватить власть силой оружия в действующей армии практически не было, так что понять и оценить роковое значение начавшейся в верховном руководстве страны борьбы за власть, было трудно.
Поэтому полученная 24 августа телеграмма из Ставки от генерал-майора Д.П. Сазонова — бывшего помощника Походного Атамана Великого князя Бориса Владимировича («23 августа, 16 часов 57 минут Наштаверх приказал представить вас назначению коман-кор. Третьяго коннаго. Будьте готовы по телеграмме выехать к корпусу. Прошу заехать Ставку, Штаб-атаман, Генерал Сазонов») не могла вызвать у Петра Николаевича ничего, кроме удивления.
По имевшимся у него данным, 3-й конный корпус, которым командовал генерал Крымов, находился где-то на юге, в Херсонской губернии, и добираться к нему через Ставку, делая огромный крюк, было, по меньшей мере, странно.
О том, что 3-й конный корпус в действительности находился в движущихся на Петроград эшелонах, никто в окружении Краснова и не подозревал.
Будь это назначение в старое, дореволюционное время, генерал был бы счастлив. 3-й конный корпус, находившийся ранее под командой лучшего и храбрейшего кавалерийского командира Русской Императорской Армии, генерала от кавалерии графа Федора Артуровича Келлера (1857–1918), пользовался необычайно громкой боевой репутацией (о нем мы уже упоминали в описании жизненного пути генерала и гетмана П.П. Скоропадского).
Граф Ф.А. Келлер, о котором мы упоминали ранее в главе о «германском прихвостне» и «запроданце Москвы» — доблестном русском генерале и бесталанном (в исконном старорусском смысле этого слова, означавшем не «бездарный», как сегодня, а «несчастливый») гетмане Украины П.П. Скоропадском, был едва ли не единственным из крупных русских военачальников, который, узнав об отречении Государя Императора Николая II, не поверил в добровольность этого отречения и предложил в телеграмме Царю все свои многие тысячи клинков — лучшие в русской кавалерии! — на подавление петроградского бунта. И весь корпус, как один человек, готов был идти за обожаемым командиром на выручку плененного, как казалось (и правильно казалось!) Государя. Не скрой предатель генерал Алексеев эту телеграмму от Царя, еще неизвестно, как повернулась бы Российская история.
Когда в войсках был получен текст присяги Временному правительству, граф Келлер отказался присягнуть этому правительству, сказав: «Я христианин. И думаю, что грешно менять присягу». Если бы так считали и все остальные генералы, офицеры и солдаты Российской Императорской армии, «великая бескровная» Февральская революция окончилась бы, не начавшись, и жили бы мы в какой-то другой, и думается, много лучшей стране. Видно, мало уже было в ту пору христиан (а тем более — христианских рыцарей!) в Русской Армии, и за это отвернулся от нас Господь Бог! Генерала графа Келлера под угрозой обвинения в бунте отрешили от командования 3-м конным корпусом, и в апреле 1917 года корпус принял генерал А.М. Крымов, популярный в войсках командир, человек выдающейся личной храбрости, но — увы! — не отличавшийся моральными устоями графа Келлера.
По некоторым данным, Крымов, наряду с генералами Алексеевым и Рузским, входил в петербургскую масонскую «военную ложу» и имел тесные сношения с ненавистником Императора Николая II A.И. Гучковым, так что его роль в отречении Государя до сих пор еще не вполне выяснена.
Будучи, тем не менее, русским патриотом — в соответствии с собственными представлениями о патриотизме, разумеется! — генерал Крымов, осознав, после провала «Корниловского мятежа», в котором он играл решающую роль, и резкого разговора с Керенским, что с армией, а значит — и с Россией покончено, застрелился на своей квартире (по другим сведениям — в кабинете министра Керенского) в Петрограде 31 августа 1917 года (или ему «помогли» застрелиться). Но это будут позже, а мы пока вернемся в 24 августа 1917 года, к моменту получения генералом Красновым упомянутой телеграммы из Ставки.
«Я имел счастье, — писал генерал, — в рядах этого корпуса командовать 10-м Донским казачьим полком и принять участие в громкой победе корпуса над австрийцами у селений Баламутовка, Малинцы, Ржавенцы и Топороуц, где мы захватили более 6000 пленных и большую добычу.
1-я Донская дивизия, входившая в состав этого корпуса, была для меня родною дивизией. Я в ней командовал полком в мирное время в Замостьи и с нею проделал весь поход с 1914 г. и до конца апреля 1915 г. Все офицеры, и даже казаки, были моими друзьями. Иметь ее в своем корпусе по-настоящему, это было бы величайшим счастьем».
Но в августе 1917 года, при общем развале армии и крушении всех идеалов — это сулило лишь новые горькие разочарования. За два дня, с 24 по 26 августа 1917 года, прошедшие между первой телеграммой, сообщавшей Краснову о планируемом назначении, и второй, от 26 августа, подписанной лично Корниловым, о немедленном прибытии в Ставку, в соседних частях произошел «эксцесс»: были убиты комиссар фронта Линде, начальник пехотной дивизии генерал-лейтенант Гиршфельд, а с ним — командир одного из полков и несколько офицеров. Генерал Краснов пытался, но не смог предотвратить эти убийства с помощью своих
