Сколько тревоги, беды несут эти казенные словеса, никакое кино не передаст.
— Статья сто шестьдесят восьмая Уголовного кодекса Казахской ССР говорит о том, что скупка и перепродажа товаров или иных предметов с целью наживы наказывается лишением свободы на срок до семи лет с конфискацией имущества.
Увезут его Уленьку в женскую колонию, конфискуют его «Жигули» и самого возьмут за хищения, останется дома один маленький Тарасик. Шевчику стало трудно дышать, он достал баллончик из кармана куртки.
— Вы сами замечали факты перепродажи мехов со стороны вашей супруги?
— Перепродажи не было, — пробормотал Шевчик. — Ее просили достать. Знаете, как в коллективе, на работе… кто чулки принесет, кто колготки или там… детскую обувь.
— Я знаю его жену, — внушительно сказал Шибаев. — Она не такая женщина, чтобы заниматься спекуляцией, тут какое-то недоразумение, товарищ Цой.
— У меня сигнал. — Цой раскрыл папочку, соскреб ногтем прилипший листок. — Подписано группой лиц с указанием конкретно, кому что продано и за сколько.
Шевчик приоткрыл рот и пшикнул два раза из баллончика.
— Дело серьезное, — сказал Шибаев, — но я прошу вас, товарищ старший лейтенант, принять во внимание, Шевчик у нас на хорошем счету, нет ни одного выговора. Вы позволите нам самим разобраться? На комбинате есть товарищеский суд.
— Разумеется, вы даже обязаны разобраться. Но такое дело не входит в компетенцию товарищеского суда, тут уголовщина. По этому сигналу я должен идти к прокурору и заводить дело, как положено. Мы не можем оставлять без внимания заявления советских граждан, требующих навести порядок в учреждениях, особенно в лечебных, откуда нередко поступают сигналы о спекуляции растворимым кофе, импортными сапогами, детским трикотажем, парфюмерией. В данном случае речь идет о вещах более серьезных — о мехах. Мы не можем такие сигналы пускать на ветер.
— Как это «на ветер»?! — грубо осадил его Шибаев. — Мы требуем передать на рассмотрение коллектива. Шевчик у нас не первый день работает, к уголовной ответственности не привлекался…
— Как сказать, — флегматично перебил его Цой. — Вы таких вещей можете не знать, для этого есть специальная служба в Москве, пошлем запрос.
— Почему вы так торопитесь бросить пятно на весь наш добросовестный коллектив? — продолжал нагнетать пары Шибаев и довольно-таки убедительно.
— Речь в данном случае идет прежде всего о его супруге Ульяне Герасимовне.
Шевчик не знал уже, что и думать. Может быть, и шантаж, но, с другой стороны, директор заступается вполне правдоподобно. Если честно, Уля и в самом деле не один раз и не два продавала на работе шкурки, и разную мелочь, она слабохарактерная, на нее насядут, последнее выпросят. Особого навара Уля не имеет, сверх таксы не берет, просто ей хочется помочь людям. А они написали кляузу. Да и кем же она будет, если начнет отказывать своим близким, когда весь Каратас знает, что с комбината тянут кому не лень. Ты не уважаешь свой коллектив, скажут, не можешь какую-то шкурку принести на воротник, или овчинку на детскую шубку. Не отстанут, пока не выклянчат, так принято и не считается зазорным, тем более для ребеночка. У них санитарка есть, через день приносит мясо в больницу по три рубля кило прямо с мясокомбината, берут у нее в очередь, по списку, чтобы справедливо.
— Наше предприятие — пушно-меховое — требует особого надзора, — привел еще один довод Шибаев. — У нас существует авторитетная группа народного контроля. Никаких поблажек!
Цой только руками развел — не могу, заявление зарегистрировано, есть штамп РОВД и номер с датой.
— Вы можете провести свое расследование, вы нам поможете, но передать все дело вам, извините, не можем. — Цой неплохо вел свою сольную партию, но и Шибаев ни в чем не уступал профессионалу, а может, и превосходил его кое в чем, они словно бы состязались.
— Я обещаю вам это дело возвратить по первому требованию, — внушительным баритоном говорил директор. — Вот у меня тут сейф за семью замками, в огне не горит, в воде не тонет, я вложу в него вашу папочку, мы проведем расследование и сделаем нужные выводы, уверяю вас!
— Вы меня толкаете на служебное нарушение, — сокрушенно сказал Цой. — Из личного к вам уважения, Роман Захарович. Только прошу вас — расписочку.
Шибаев взял бланк с синим штампом своего комбината, и Цой продиктовал ему:
— «Я, такой-то, директор такого-то предприятия, получил от такого-то материалы дела, в скобках проставьте «один лист», на гражданку Шевчик Ульяну Герасимовну, супругу нашего сотрудника, подозреваемую в преступлении по статье 168 УК КазССР». Все. Ваша подпись и дата.
Цой осторожно положил папочку перед Шибаевым, взял расписку, сказал до свидания и вышел. Шибаев открыл сейф, скользящим движением сунул туда папочку и закрыл дверцу на ключ.
— Ходят, понимаешь, трясут за душу, — пожаловался он Шевчику. — А ты не пугайся, я и не такие наскоки усмирял. Жене ничего не говори, справимся. Соберем треугольник, составим протокол заседания совместно с товарищеским судом, и делу конец.
Шевчику стало легче, пшикалка взбодрила его, и он спросил ясным голосом:
— Это шантаж, Роман Захарович?
— Да ты что? Неужели похоже? Тогда скажи мне, что тут выдумано? — Он кивнул на сейф. — Давай вернем Цоя, пусть забирает и дает делу ход. В чем неправда?
Правда, все правда, шантаж всегда строится на правде, вернее сказать, правдой прикрывается подлый замысел, видно Шевчику: не хотят его из шайки выпустить, как все подло, сплошной сволочизм, — но кому скажешь, кому докажешь? Взывать к совести, к порядочности, к честности очень глупо, эти категории ничего не значат ни в рублях, ни в процентах. Единственное, что в его силах сейчас, — показать, что не струсил.
— Вы обещали подписать мое заявление.
— Какое заявление? — удивился Шибаев, да так сильно, что и Шевчика заставил усомниться, а было ли заявление? Не мог директор забыть про двухнедельную отработку, и с Алесем разговор был, и Махнарылову он обещал, наконец, из-за его просьбы уволить устроена вся эта дешевая сцена с РОВД, шапочное знакомство. Ладно, если дурят старшие, придется им подыгрывать.
— У меня отпуск не использован, — сказал Шевчик.
— Я всегда знал, Алесь, что ты у меня понятливый. Сам видишь, цех только пустили, для прибыли, а не для гибели, какой же сейчас отпуск? Давай перенесем на лето.
Шевчик отрешенно, как во сне, непонятно кому высказал предположение:
— Надо было самому понять, мертвое дело.
— Растешь, умнеешь, молодец. А мертвое оно или живое, от тебя же и зависит. Посадить тебя — раз плюнуть. Был бы человек, а статья найдется, не веришь, спроси у Махнарылова. А защитить тебя смогу только я. Если, конечно, захочу. Это тебе только кажется, что ты такой чистенький, честненький, комсомолец сплошной. А на самом деле ты мелкий жлоб, за паршивую фирму, за тряпку душу продашь, а не только свою жену.
— Не трогайте мою жену! Она — ангел! — закричал Шевчик, готовый вцепиться в директора или хотя бы плюнуть ему в лицо.
— Кто тебе помог «Жигули» купить?! — заорал на него Шибаев. — Кто тебя спас, когда ты залетным биллиардистом проиграл три тысячи? — Он громыхнул по столу. — Я тебя упрячу на Колыму, когда найду нужным, понял? А сейчас сядь на место и не вскакивай, будто тебя поджаривают, разговор с тобой не окончен.
Шевчик сел, дрожащими пальцами достал сигареты, «Кент», конечно, и зажигалку «Ронсон», в гробу он видел все наше.
— А если я все-таки буду настаивать?. Пойду до упора?
— Иди, — согласился Шибаев. — Я верну в РОВД вот эту бумажку из сейфа, там совсем немного работы, чтобы пришить тебе статью и не одну. Цой тебе уже называл. А я не буду пакостить, наоборот, выдам тебе положительную характеристику. Для смеха на суде. Они любят зачитывать вслух такие филькины грамоты перед тем, как вломить на полную катушку. На твое место найду не сразу, тяжело мне будет, честно тебе скажу, но — найду. А ты потом в ногах будешь валяться вместе со своей Ульяной — я и
