быстрее.
Теперь уж некогда было рассматривать улицы, но и не глядя, Клеон замечал, что мостовые и тротуары становились все уже, будто их сжимали постройки, высота которых казалась неестественной: словно семь или десять домов взгромоздились друг на друга. «Похоже, что идешь по ущелью среди скал, – думал мальчик. – Вот страх-то!..»
– Стой! Сворачивай сюда.
Они вошли в мастерскую, над дверью которой был прикреплен обтянутый кожей щит.
Здесь уже кончали работу. Двое рабов закрывали ставни. Мехи бездействовали. В горне слабо светились догорающие угли. Полуголые рабочие складывали дребезжащие полосы железа, куски кожи, костяные пластинки, тонкие доски – словом, все, что требовалось оружейнику для изготовления щитов, панцирей, шлемов и мечей. На стенах висело оружие военачальников с тонкой золотой или серебряной насечкой и солдатские мечи в простых деревянных ножнах; панцири центурионов, покрытые, словно чешуей, металлическими или костяными пластинками, и панцири легионеров в виде гибких поясов из металла; были тут и поножи, защищающие голени от вражеских стрел. В нижнем ряду блестели щиты: пехотинцев – большие, прикрывающие все тело, и легкие круглые щиты всадников. В углах стояли дротики и копья.
Посреди мастерской женщина в плаще, накинутом поверх темной паллы, [73] разговаривала с молодым оружейником. При входе Хризостома и мальчика она обернулась. Из-под края плаща блеснули огромные глаза и золотистый локон. Клеон от удивления открыл рот. Женщина резко отвернулась и, простившись с мастером, вышла. Клеон подумал, что ошибся: зачем забрела бы сюда та, подобная бессмертным богам красавица, которая чуть не купила его утром? Если бы ей понадобилось какое-нибудь изделие оружейника, она прислала бы за ним раба. Неужели она пошла бы одна, пешком по зловонным улицам предместья?…
Проводив посетительницу глазами, Хризостом вопросительно взглянул на оружейника.
– Так… родственница одна, – уклончиво сказал оружейник. – Ты пришел за кинжалом своего молодого господина?
– Да. Кроме того, мне нужны мечи. Не найдется ли у тебя сотни две?… Только короче тех, что носят легионеры. Если есть, пришли их завтра чуть свет…
– Нет у меня таких коротких мечей, – перебил его оружейник.
– Тогда сделай. Я заплачу вдвое против обычной цены. Они должны быть длиннее кинжала, но так коротки, чтобы их можно было носить незаметно. Вот задаток. Если успеешь сделать сколько-нибудь за ночь, то пришли их к Капенским воротам.[74] Рано утром мы выезжаем в Кампанскую виллу.
– В Кампанскую виллу? – удивился оружейник.
– Знаю! Знаю все, что ты скажешь! – с досадой отмахнулся Хризостом. – Я слышу это сегодня целый день. Это не наше с тобой дело.
– Верно, – усмехнулся оружейник. – Даже если бы Гней Станиен вздумал вступить со Спартаком в единоборство, я не стал бы его удерживать. Хотя при его толщине…
– Попридержи язык! – оборвал его Хризостом. – Если не можешь принять заказ, скажи. Я отправлюсь к другому.
– Все мастерские уже закрыты, – возразил оружейник. – Если ты рано утром уезжаешь, придется мне принять твой заказ. Но предупреждаю: мои рабочие сперва выполнят работу, которую я взял раньше. Тебе надо будет самому приехать за мечами.
– Когда? – отрывисто спросил Хризостом.
– Месяца через три, не раньше.
– Чересчур долгий срок, – нахмурился домоправитель. – Я передам твои слова господину. Завтра тебя известят. Ну, давай кинжал.
– Не обижайся на мои шутки, почтенный Хризостом, – сказал кузнец, передавая домоправителю кинжал. – Я не подчинен твоему господину, так почему бы мне и не позволить себе вольное словцо?
Хризостом молча расплатился и, холодно попрощавшись с оружейником, вышел.
Красноватые лучи низко стоящего солнца окрашивали в пурпур лохмотья ремесленников, высыпавших на улицу. Одни усаживались на порогах лавок подышать свежим воздухом, другие спешили в ближайшие кабачки. Со всех сторон слышались песни и музыка.
Клеону этот день казался длинным, как год. Да что год! За всю свою жизнь не видел и не думал он так много, как в эти последние дни. Как хорошо и беспечно жилось ему, пока Дракил не навязал отцу тонкорунных овец!.. Что-то теперь дома? В этот час отец, наверное, возвращается с поля Дракила позади волокущих плуг волов… А мать и сестры? Сдержал свое обещание Дракил – оставил им хижину или отнял и ее? Что ему стоит обмануть! Он привык лгать. Может быть, мать и сестры пошли к отцу Пассиона? Или скитаются в горах и раскладывают сейчас костер у входа какой-нибудь пещеры, а потом всю ночь не будут спать, прислушиваясь к вою шакалов… И нет с ними мужчины, чтобы успокоить и защитить их: отец у Дракила, а он… Ох, если бы он тогда не убежал! Был бы он теперь в своей деревне и мог бы навещать мать. Ведь они с отцом должники, а не рабы, которые не смеют отлучиться из дома хозяина… Конечно, деревенские мальчишки, наверное, дразнили бы его рабом Дракила… Но как мог он из-за этого ослушаться отца! Вот теперь уж он на всю жизнь сделался рабом… если не удастся убежать к Спартаку. А как убежать? Где спрятаться? Его сразу поймают. Узнают по собаке. А он ни за что не оставит Льва в рабстве. Да и Спартаку он без Льва не нужен…
А вдруг дяди уже уплатили Дракилу долг и отец вернулся домой? Нет у них теперь ни олив, ни стада. Работать нужно вдвое больше, а с ними один Пассион. Что они думают о его судьбе? Оплакивают его смерть? Или Пассион убедил их, что Клеон ушел в горы к беглым рабам? И мать ждет каждую ночь – не проберется ли он в деревню повидать ее…
– Боги бессмертные, почему не удержали вы меня! – пробормотал Клеон и вдруг вспомнил, как упрекнул богов в жадности, когда после жертвоприношения пала еще одна овца. «Они все еще мстят мне за дерзкое слово, – подумал мальчик. – Теперь не пошлют они мне счастливый случай».
На глаза Клеона навернулись слезы. Лев нежно сжал зубами руку мальчика, державшую поводок. Нагнувшись к уху собаки, Клеон прошептал:
