Европы и на Восток - вплоть до Персии. Секреты изготовления и отделки кружев передавались от родителей детям - в каждой семье они были свои. Может быть, поэтому полной неудачей закончилась попытка возрождения кружевного промысла в наши дни.
Кружевами славен был Калязин, а еще - цветными изразцами. На поливных камнях изображались сказочные герои - похожие на людей птицы и звери, цветы, травы, деревья. Но и этот промысел остался в прошлом.
В сторону Углича
Утром отплываю. Теплое прощание с Франковским, вручившим мне сумку с картошкой. Почему-то все доброхоты первым делом стараются одарить меня картошкой.
- А для защиты у тебя есть что? - спросил Франковский на прощание.
- Только нож и топор.
- Надо бы обзавестись чем-то огнестрельным… - задумчиво сказал Виктор.
Покинув Калязин, третий день пробиваюсь в сторону Углича, третий день перемогаю встречный ветер и волны. Пробую идти под парусом галсами. Дважды пересекаю Волгу под косым углом в 45 градусов к ветру - для моего паруса и швертов это предел. От берега до берега здесь километра полтора. Волны бьют в борта, окатывают лодку пенными гребнями. Лучше б я крался на веслах вдоль берега. Дальше бы уплыл. Был момент, когда я, выбиваясь из сил, выгребал на обезглавленную колокольню у деревни Прилуки и едва не выскочил на фарватер, по которому шел трехпалубный теплоход “Константин Федин”. Обидно было бы попасть под форштевень и утонуть от руки такого слабого писателя. Теплоход погудел предупредительно, и я погасил грот и демонстративно положил весло поперек лодки, пустившись по волнам в дрейф, чтоб не нервировать своими отчаянными маневрами капитана и рулевых.
Достигнув противоположного берега, по спокойной воде под его прикрытием вышел за мыс, а там - силы небесные!.. По реке бегут, как волки, серые волны с бурунами, а по небу надвигается туча, грозя шквалом и дождем… Сделав над собою усилие, все-таки оторвался от берега и, подняв зарифленный грот, пошел под углом к ветру и волнам. Туча все надвигалась, ветер крепчал, и я, в какой-то момент едва избежав опрокидывания, все-таки дрогнул, повернул к ветру кормой и поплыл по его течению, устав с ним бороться. Все мои последние, с таким трудом вырванные километры закрутились, как на скручиваемом спидометре, в обратную сторону. Пока я боролся с ветром, прошел дождик, намочивший мне куртку, с натянутыми же на ноги бахилами он ничего сделать не смог, поэтому ноги, слава богу, остались сухими.
Пристал к берегу и расположился лагерем в сосняке. Погулял по глухому, с густыми зарослями черники лесу. Моховые кочки мягко пружинили под ногами, что сообщало моей походке эротическую вкрадчивость и ощущение приятной вестибулярной невнятицы. Жалко было топтать мох, такой густой, сочно-зеленый. Вдоль берега везде следы москвичей, как известно, с некоторых пор оставляющих после себя повсюду обрывки самой массовой газеты рекламных объявлений “Экстра-М”, усеявшей не только подмосковные леса и перелески. За какие-то двадцать минут набрал полную кепку подберезовиков, из них потом сварил грибной суп, добавив в него вермишелевый суповой концентрат.
Ночью грохот якорной цепи и крики по судовой трансляции - буксир с баржой сели на мель. Почему-то заплыли за красный ограничительный буй и въехали в отмель. Я спал в палатке, завернувшись в спальник. Сквозь сон слышал звон цепей в клюзах, и мне снился диковинный пароход туерного типа, о существовании которых я читал в книгах, передвигавшийся по Волге с помощью проложенной по дну реки толстой цепи, словно кот ученый из пушкинской сказки. Цепь эта с грохотом и лязгом поднималась с носа пароходной машиной, проходила через барабан с шестернями-звездочками и спускалась с кормы на дно реки. Для расхождения со встречным туером звено цепи расклепывалось или обрубалось, а потом пароходный кузнец снова сковывал цепь. По Волге от Твери до Рыбинска ходило полтора десятка таких котов-туеров, принадлежавших “Волжско-Тверскому пароходству по цепи”, распавшемуся в начале ХХ века. С его ликвидацией эта гигантская цепь длиной триста семьдесят верст, стоившая миллион рублей и оказавшаяся воистину золотой, была поднята со дна Волги.
Мне казалось, что я на этом берегу один. Отправившись утром гулять вдоль петляющей над берегом тропки, спустя четверть часа вышел к большой шатровой палатке. Окопанное кострище чуть теплится. На жердяных полках стоит батарея чисто вымытых стеклянных банок. Накрытая пленкой поленница из аккуратно сложенных березовых чурок свидетельствовала, что люди пришли на этот берег всерьез и надолго. Хозяева отсутствовали, очевидно, ушли на промысел. На веревке сушились сатиновые трусы таких необъятных размеров, что я, почувствовав себя свифтовским героем, слегка заробел. Но любопытство пересилило, и я обошел лагерь, пытаясь по приметам узнать что-нибудь о его хозяевах. Отметил в яме для отходов пустую бутылку из-под десертного вина рядом с водочной и догадался, что здесь живет женщина, видимо, молодая, любимая (т.к. вино дорогое), и что эта женщина - жена. С любовницей на заготовки не ездят. Стопка кимрских газет недельной давности давала привязку к времени и месту. На берегу обосновалась чета кимряков, занятых заготовками грибов-ягод на зиму. Мне понравился деловой размах этого семейного предприятия. Оказывается, ягоду можно закатывать и стерилизовать прямо в походных условиях - на костре. И везти домой, в городскую квартиру, уже готовые банки.
Мне нравилось гулять по местам покинутых стоянок. Иногда можно наткнуться на самые неожиданные вещи - забытый томик Чехова, разбитый пейджер, дырявый, но вполне пригодный гамак. Выставленный на видное место пакет с картошкой, хлебом, да мало ли с чем еще, что уже не понадобится отъезжающим домой туристам, но может пригодиться тем, кто еще не сошел с тропы. Надо ли объяснять, что “Дама с собачкой”, подобранная в лесу и прочитанная в кокпите идущей на всех парусах лодки, - это другая дама, другая собачка…
Устраиваясь на ночь, долго ворочался в своем спальном мешке, обертывая вокруг себя все пригодные для сохранения тепла чехлы, словно готовящийся к зимовке жук в хлоропластовом свивальнике. С головой забравшись в теплый кокон, быстро заснул и спал крепко и бестревожно, все время держа на окраине сознания представление о своих соседях по берегу, о том, что я в этом глухом лесу с грозно шумящими верхушками деревьев не один, сквозь сон проникаясь древним ночным атавистическим чувством видового коллективизма.
С утра сажусь на воду. Ветер, волны наконец поубавили свою прыть, и я без видимых усилий выгребаю против ослабившего свой напор восточного ветра. Проплываю мимо лагеря кимряков. Вижу откинутый полог палатки, молодая женщина в штормовке колдует над очагом, обладатель же гулливеровых трусов сидит на берегу с удочкой, провожая меня взглядом. Он невысок ростом, сухощав. В сотне метров от них - другой лагерь: с моторными лодками, двумя палатками и двумя женщинами, копошащимися в летней обтянутой полиэтиленом кухне, с теми же заботами о рыбе, грибах, ягодах.
Встречный ветер был слишком слаб, чтоб поднимать парус и идти против него галсами. Есть такой странный закон: чем сильней ярится встречный ветер, тем легче его обхитрить, подставляя под его напор косые плоскости своих парусов, тем проще продвигаться вперед. В этом и состоит искусство плавания под парусом - одного из самых уклончивых, по выражению Мандельштама, видов спорта.
На сегодня мне достается лишь весло, всю первую половину дня я занят плавным и монотонным процессом гребли, войдя в ритм которого, научаешься находить в нем удовольствие. Дюралевое весло весит немного, сначала даже кажется, что грести им не стоит большого труда. Лодка легка, весло удобно прилегает к рукам, знай только погружай себе в воду то левую, то правую лопасть и больше ни о чем не думай в своем продвижении вперед, в котором главное - чувство ритма, плавная экономность движений и, конечно, мышечная выносливость, терпение, умение правильно расслабляться и переключать свои мысли на предметы или объекты, дарящие тебя энергией…
Каждые два часа я пристаю к берегу и устраиваю небольшой перекур своему радикулиту. Как-то наткнулся на свежую кучу пустых бутылок. Среди них увидел пять-шесть с яркими наклейками - видами волжских городов. Мне приходит в голову идея использовать эти яркие глянцевые этикетки вместо открыток. На оборотной стороне их можно писать. Я укладываю бутылки в воду, и, подождав немного, пока этикетки отмокнут, отделяю их от стекла. Вечером я буду писать на них письма, этикетки разлетятся с Волги по адресам моих друзей и знакомых. Теперь мне не грозит безбумажье, к моим услугам всегда горы бутылок, усеивающих берега великой реки от истока ее и до самого устья…
Солнце уже клонилось к горизонту, и я, вооружившись биноклем, стал высматривать по берегам удобное место для стоянки.
Место это должно удовлетворять нескольким требованиям: во-первых, берег должен быть сухим и
