бешенство, мягкостью. — Он заверил меня, что поговорил с вами сразу же после похорон.
Ванесса нахмурилась, пытаясь припомнить, и ее гладкий широкий лоб избороздили морщины.
Судью Ситона она считала не только своим спасителем, но и человеком, достойным всяческого уважения, восхищения и привязанности.
Он спас ее из глубин несчастий, а девушка, в свою очередь, оставалась рядом с ним во время переездов по всему миру, спасая от бездеятельности, которую принесла нежеланная отставка, от превратностей старости и его вспыльчивого характера. Пришло время, когда судья, отшельник по натуре и убежденный холостяк, начал страдать от провалов памяти, с трудом передвигался. Ванесса оказалась именно тем человеком, кто умел избавить его от приступов депрессии. Она даже уговорила его начать писать книгу, над которой он все еще с энтузиазмом работал перед самой кончиной, — историей Уайтфилд- хауса, ставшего его родным домом, и всей округи Коромандел.
Здоровье его все ухудшалось, и смерть не должна была стать неожиданностью для Ванессы, тем не менее это был удар. Во время похорон девушка все еще была в оцепенении и подсознательно враждебно относилась к любой угрозе перемен в той тихой гавани, которую она старалась создать для себя в Уайтфилде. Ее сознание отключалось при малейшем упоминании о надменном молодом узурпаторе, который, как ей казалось, бессовестно быстро собирался вступить в права наследования, если учесть, что до этого никогда не давал себе труда навестить своего благодетеля, когда тот был еще жив, и даже не соизволил проводить его в последний путь.
Когда неделю спустя после похорон Бенедикт Сэвидж наконец объявился собственной персоной, он оказался разительно непохожим на покойного судью, и физически, и по темпераменту, — субъектом, вызывавшим у Ванессы полное неприятие.
То, что враждебность между ними была обоюдной, как нельзя лучше отвечало ее предубеждению, и она не искала этому никаких объяснений, кроме самых поверхностных. Враждебность со стороны мужчины не нарушала ее безопасности и вполне устраивала. Напротив, интерес со стороны мужчины заставлял ее нервничать, она начинала чувствовать себя неловкой и неуклюжей, глупой и, что хуже всего, ужасно ранимой.
— Я помню, как адвокат судьи без конца твердил о завещании, — медленно произнесла Ванесса. — О том, что в нем ничего не было предусмотрено для меня или что-то в этом роде, но я ничего и не ожидала — я же не член семьи и работала у него только два года. Я теперь не припомню, что именно сказал адвокат. Я была утомлена и не очень вникала в то, что он говорил. Мне пришлось одной заниматься похоронами, как вы знаете. Вы же даже не соизволили приехать, пока все не кончилось! — В ее голосе послышались раздражительные нотки — отголосок их трехлетней невысказанной вражды.
— Не стану извиняться за это, — спокойно ответил он. — Джордж Ситон и я были всего лишь в дальнем родстве по материнской линии. Вполне возможно, он и не догадывался о моем существовании — во всяком случае, я ничего о нем не знал. Дом он оставил не мне лично, он просто завещал его своему ближайшему здравствующему родственнику-мужчине. Не приходится и говорить, чего стоило моей матери выслушивать, что она всего лишь боковая веточка на родословном древе.
Ванесса этого не знала. Тогда, конечно, его поведение выглядело совсем в ином свете. Встретившись с родителями мистера Сэвиджа во время их единственного скоротечного визита в Уайтфилд и убедившись в том, что сын унаследовал лишь некоторую долю их холодности, настолько придирчивы и сосредоточены были они на самих себе, Ванесса могла себе представить, как лицо Денизы Сэвидж с классически правильными чертами застыло с выражением викторианского оскорбления, когда ей пришлось выслушать, какое незначительное место, по мнению мужчин, она занимает в обществе.
По губам Ванессы скользнула тень улыбки.
— Он был неисправимый женоненавистник, — признала она с нежным неодобрением.
— И все же принял на должность дворецкого женщину, которой не исполнилось и двадцати?
На этот раз Ванесса не оцепенела при этом деликатном зондировании.
— Я просто оказалась в нужном месте в нужное время. И по весьма неприятным, если не сказать грязным, причинам. Его предыдущий дворецкий умер, прослужив у него около сорока лет. Думаю, он не мог примириться с мыслью, что его место займет другой мужчина, и потом, как мне кажется, я пробуждала в нем дух рыцарства…
— Зачем вы это говорите?
У нее немного покривились губы.
— Он жалел меня… — Она почти забыла, с кем разговаривает, но пришла в себя, почувствовав, как он внезапно насторожился; отблеск света в стеклах его очков сверкнул как сигнал тревоги. — В то время я была без работы, вежливо объяснила она.
— Ну, во всяком случае, он позаботился о том, чтобы вы не потеряли это место, — заметил Бенедикт. — Я получил наследство с условием, что буду пользоваться услугами имеющегося дворецкого по меньшей мере в течение пяти лет с момента официального утверждения завещания… если только указанный дворецкий по своей воле на откажется от выполнения своих обязанностей.
При этом сообщении глаза и рот Ванессы округлились от изумления. Затем ее охватил порыв гнева, и она огрызнулась.
— Но тогда, в первый день… вы же угрожали, что избавитесь от меня, потому что я женщина!
— Не правда. Я просто предположил, что вам не будет так же легко работать со мной, как с судьей, и лучше бы вы поискали другое место. И, думаю, я тогда назвал вас другим словом — «девчонка».
— Ничего вы не предполагали, а намеренно оскорбляли меня, — с горечью вспомнила Ванесса. — Вы намекали, что я не смогу выполнять свои обязанности из-за своего пола, и подразумевали, что я получила эту работу, оказывая каким-то образом влияние на дряхлого старика. Судья не был дряхлым, и вы знали это, поскольку адвокат, должно быть, совершенно ясно дал вам знать, что завещание имеет законную силу. Вы просто пытались вынудить меня бросить работу! — в сердцах вскричала она. — Ну, так я рада, что отказалась!
Ни за что на свете она не призналась бы ему, что ее удержала трусость, а не стремление доказать, что он ошибается. Даже его скользкие намеки не смогли заставить ее покинуть эту безопасную нору, которую она для себя вырыла. Уайтфилду была нужна она, и ей был нужен Уайтфилд. Здесь ее знали только по имени и по работе, но не по ее репутации.
— Но я была совсем не девчонка! — сердито закончила она, полная решимости противоречить ему во всем. — Мне было двадцать, и я всегда выглядела старше своего возраста. — В этом крылась ее погибель — спокойный независимый вид в сочетании с возвышающимся, как Эверест, телом представляли для определенного типа мужчин вызов хотя бы потому, что зрелище было столь величественное. Такое великолепное одиночество просто необходимо было покорить…
— Но мне вы показались именно долговязой, неуклюжей девчонкой, медлительной, как дождливая неделя, угрюмым подростком с привычкой мерить меня таким взглядом, как будто я какая-то низшая форма жизни. Не удивительно, что мне не хотелось, чтоб вас мне навязали! И почему, вы думаете, я не стал и дальше пытаться избавиться от вас? Если смотреть со стороны, вы особенно не суетитесь, а работа всегда выполнена, и в доме всегда все в порядке, как в хорошо налаженном механизме… Если бы у вас не было таких потрясающих способностей, я бы никогда не доверил вам надзор за реставрацией дома. И вы оправдали это доверие…
Ванессе вдруг подумалось, что его мнение о ней изменилось бы, если бы он узнал о ней правду… не только о вчерашней ночи, но обо всей этой отвратительной истории, побудившей судью предложить ей работу, и о ее постыдном бегстве из Англии.
Как бы он реагировал, если бы она сейчас выложила ему все начистоту? Скорее всего, испытал бы шок, ужас, отвращение. Все это она уже видела раньше, со стороны людей далеко не таких привередливых, как Бенедикт Сэвидж, людей, считавшихся ее друзьями.
— Я подумал, пора поставить все точки над «i», чтобы я перестал чувствовать себя здесь посторонним.
— Посторонним? — Ванесса не смогла удержаться от раздражения. — Не будьте смешны, — заявила она своему хозяину. — Дом принадлежит вам, и вы не можете быть чужим в собственном доме.
Лицо у него передернулось от мрачной усмешки.
— Разве?.. Но ведь по-настоящему это не мой дом, не правда ли?.. За последние пять лет я вряд ли
