'примирить' тамплиеров; инструкции полны крайней жестокости в отношении тех узников, которые 'все отрицают и отрицали всегда', и по всем статьям подтверждают жалобы свидетелей. [555]
Ясно, что эти свидетельства оказали действие на некоторых уполномоченных, которые отныне руководили допросами с большей мягкостью и пониманием. Если бы Жак де Моле в ходе второго допроса говорил с таким же чистосердечием, расследование могло бы принять иной оборот. Но после трех дней размышлений магистр возвратился еще более нерешительным, чем когда-либо, а в присутствии Гийома де Ногаре, явившегося наблюдать за свидетельскими показаниями, не было ничего успокаивающего. Моле подчеркнул, что он всего лишь бедный и необразованный (не знающий латыни) рыцарь, уяснивший, однако, что Папа оставил за собой право судить его вкупе с некоторыми великими бальи; ввиду этого, сказал он, говорить он будет только в присутствии Святого Отца. Тем самым магистр еще раз упустил возможность защитить орден Храма.
Продолжение расследования было перенесено на 3 февраля, но и в этот день дело, кажется, все еще не сдвинулось с мертвой точки. Жиль Эйслен отпросился; ему только что поручили охрану печати во время отсутствия Гийома де Ногаре, вызванного в Авиньон в связи с процессом, касающимся Бонифация VIII, [556] Ногаре и Плезиан отбыли, будучи в немилости, и возможно, они сами об этом уже знали, ибо Филипп IV, находивший, что с него достаточно, обязал их вести тяжбу как частных лиц, не позволив пользоваться во время дебатов королевским именем или авторитетом перед Курией.
Уполномоченные снова запаслись терпением до 6 февраля, - дня, когда потянулась вереница свидетелей, и резкий спад напряжения касался связанным с отъездом королевских легистов. Но равным образом очевидно, что люди короля уже занимались узниками, и только 'смирившиеся', исповедь которых свидетельствовала о покорности, были приведены для дачи показаний.
В первый день были представлены шестнадцать тамплиеров, из которых пятнадцать пожелали защищать орден Храма. На следующий день их было тридцать три - двадцать два сержанта, два капеллана и - единственный в своем роде факт - семь лимузенских рыцарей, среди которых одному, Бертрану де Сартижу, принадлежит в дальнейшем значительная роль. 9 февраля комиссия допросила пятьдесят защитников, почти исключительно братьев-сержантов. Вероятно, многие из этих людей, простых и глубоко благочестивых, уповали на что-то вроде победы на 'Божьем суде', полного очищения, которое бы громогласно провозгласило невиновность тамплиеров и привело бы в замешательство клеветников.
С 10 до 19 февраля свидетельств в защиту ордена становилось все больше. 14 февраля двое тамплиеров, заключенных в темницу в Сансе, предъявили составленное для них письмо Жана де Жанвиля, где говорилось о 'доброй исповеди'. С этим письмом они должны были сообразовываться, и оно же угрожало костром, ежели они не будут строго придерживаться его; один из них, Лоран де Бон, командор Эпейи, в самом деле был заживо сожжен три месяца спустя. [557]
Жан де Жанвиль и его коллега Филипп де Воэ, видимо, почувствовали тогда, что дела идут слишком быстро; они представили нескольких свидетелей, то ли нерешительных, то ли враждебно настроенных; среди прочих - казначея ордена Храма Жана де Ла Тура и старого духовника короля Гийома д'Арбле. В тот же день вернулся Моле, дабы умолить комиссию написать Папе, - с целью призвать в Курию сановников ордена Храма, пока еще не слишком поздно.
Однако, если великие бальи хранили молчание, простые бальи ордена Храма с великой отвагой брали на себя его защиту. В четверг 14 марта папские уполномоченные заставили вызвать восемьдесят тамплиеров, чтобы зачитать им составленный против их ордена обвинительный акт. Этот труд, состоящий из ста двадцати семи статей и проверенный Ногаре, обобщает чудовищные утверждения, составленные таким образом, чтобы предоставить обвинителям возможность всякий раз, когда они сочтут необходимым, менять позицию. Там можно было различить и осколки извращенной правды: веревку, носимую как знак целомудрия, поцелуй вступающего, даваемый в момент пострижения, тайну, которой тамплиеры окружали свои капитулы, и 'прощение', предоставленное командору, который председательствовал на дисциплинарных собраниях. Как и для обвинения папы Бонифация, Гишара или Бернара Сессе, Ногаре умело смешивал подлинные, но легко объяснимые и бесцветные факты с обвинениями невероятными, но недоказанными и потому более трудными для опровержения!
В тот же четверг следствие собрало в саду при епископской резиденции всех находившихся тогда в Париже тамплиеров, желавших защищать свой орден: среди них насчитывалось пятьсот сорок четыре сержанта, двадцать девять священников и двадцать два рыцаря, - всего пятьсот девяносто пять человек. После чтения обвинительного акта, составленного на латыни, и буллы 'Facient misericordiam' уполномоченные хотели приказать перевести эти документы, но тамплиеры все вместе закричали, что чтения на латыни им достаточно и что они не имеют особенной охоты слышать, как эти лживые и чудовищные гнусности будут повторены по-французски. Поскольку они все предложили себя для защиты, архиепископ Нарбоннский посоветовал им избрать шесть или десять 'прокуроров или синдиков' в качестве глашатаев. Выбор тамплиеров пал на Пьера Булонского, поверенного ордена при римской Курии, и Рено де Провена, командора Орлеанского Дома, обоих - священников; также на двух рыцарей, Гийома де Шанбонне, командора Бландеи (в Крезе) и Бертрана де Сартижа, командора Карла (в графстве Вьеннском); эти четверо попросили о встрече с магистром и командорами провинций, чтобы законным образом назначить прокуроров - на что уполномоченные ответили, что магистр и некоторые из великих бальи отказались защищать орден Храма 'в состоянии, в коем они пребывали'. Тогда архиепископ Нарбоннский приказал им поторопиться и избрать прокуроров или синдиков в тот же день, ибо дата Собора приближалась. Однако епископ Байе пообещал, что нотариусы посетят все места заключения тамплиеров в Париже и запишут, в чем состоит желание каждого.
Не без коварства Жиль Эйслен вменил в вину узникам затягивание дела, ответственность за что в действительности несли только их тюремщики. Он подстроил тамплиерам ловушку, предложив им назначить 'прокуроров или синдиков'. По 'Speculum Juris' [558] , своду канонического права, составленной ок. 1271 г., синдик, представляющий монашеский орден, должен быть назван в присутствии по крайней мере двух третей коллегии, большая часть членов которой должна согласиться с предложенным выбором; но этот выбор не законен, 'если один [синдик] утвержден сегодня, а другой - завтра, один - здесь, другой - там, ибо синдик должен назначаться торжественно, ответственными приглашенными'. Что же касается того, было ли одобрение настоятеля существенным или нет, взгляды разделились, но по общему мнению, достаточно, чтобы это согласие было дано 'быстро и в течение краткого времени'.
Этот текст, составленный за тридцать лет до процесса, как нельзя лучше подошел к случаю тамплиеров, не позволяя законно назначать синдика для защиты ордена Храма. Фактически этот термин употребил лишь архиепископ Нарбоннский, его коллеги говорили только о прокурорах. Опять же по 'Speculum Juris' не имеет значения, какое лицо или ассоциация вправе его назначить, дабы действовать через него: но этот прокурор обладал только той властью, которую его избиратели могли ему делегировать. А какие права могли передать шестьсот братьев ордена Храма, почти все сержанты? Их прокуроры не смогли бы говорить от имени ордена Храма ни на каком суде; и несомненно, следует признать за Пьером Булонским, предвидевшим это, правовую осведомленность, которая избавила защитников ордена от оплошности, присоветованной уполномоченными Папы.
Со второй половины марта и до 5 апреля нотариусы добросовестно посетили все места заключения тамплиеров в Париже, помещенных в командорстве Тампля и в аббатстве Сен-Женевьев-де-Буа или маленькими группами содержавшихся в маленьких частных домах. Можно удивляться, что имелось столько жилищ, могущих служить тюрьмой для десяти-двадцати задержанных. Их держали в ножных оковах, но на условиях 'домашнего ареста', доставляя им простыни, скатерти, полотенца и прочее. Побывав во всех темницах и выполнив не без сострадания возложенную на них миссию, нотариус Флоримон Донадье и его коллеги смягчились до такой степени, что высказали личное мнение:
Благодаря этому четверо защитников смогли посетить все темницы; их единодушно избрали как представителей, не назначив, однако, прокурорами.
7 апреля Пьер Булонский, которого предыдущая его деятельность делала как бы глашатаем, вслух
