Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945.

Ю-88 и повреждение еще двух, а 21-го — потерю одного Ю-88. Однако данные по движению матчасти групп и прочие источники под­тверждают потерю и списание порядка 10 машин после налетов ВВС КБФ на Котлы. Как бы там ни было, вскоре после этих налетов І./Кв 1 была отведена в Восточную Пруссию.

Горючки у него хватало на 4 часа. Когда на Балтике были, так на них мы и за Либаву ходили, по 3—4 часа в воздухе — уставали очень. Тяжело на истребителе три часа болтаться.

Воевали мы и на «яках», у которых пушка в ногах бы­ла через винт — 37 мм! Очередь из нее никогда не да­вали — одиночные выстрелы только. Боялись, она мо­тор, к черту, оторвет! Летали мы на них почему-то не­долго, поменяли на другие, а эти «яки» куда-то ушли.

В 1944 году был у меня бой на семи тысячах над Хельсинки. Первый высотный бой на Балтике. Наша авиация бомбила тогда по ночам военные объекты в столице Финляндии, а утром туда летит пикировщик- фотограф и снимает результаты. Мы один раз вылете­ли, второй...

На третий раз летим на высоте семь тысяч, прикры­ваем пикировщик. Я заметил, что впереди на нашей высоте дежурит пара «мессеров». Это были финны — они к тому времени уже стали на «мессерах» летать. Передаю по радио Щербине: «Вася, оставайся здесь, я пошел вперед». Сделал «горку» с набором высоты, газ на полную. Набрал высоту хорошую, скорость...

«Мессера» меня сразу не заметили. Они видели, что пикировщик идет, а что я «горку» сделал и ушел с набо­ром — пропустили. Свалился я на них, как снег на голо-ву—с высоты, со скоростью атакую ведущего, подо­шел к нему вплотную метров на 100—200 и сбиваю, а второй убегает. Но гнаться за ним нельзя, потому что пикировщик уже был на подходе [Имеется в виду вылет на разведку 5 марта 1944 года. На пере­ хват наших самолетов с аэродрома Мальми (Хельсинки) вылетели 4 финских «мессершмитта» из 2./LеLv 34: Ойва Туоминнен и Пекка Таннер (взлет в 13:00), Вильо Лескинен и Мауно Фрянтиля (13:15). Под удар Николая Петровича, судя по всему, попал Таннер, объясняв­ший в послеполетном рапорте свой уход из боя выходом из строя ки­слородного оборудования. С нашей стороны в 13:19 две победы были записаны на счет старшего лейтенанта Цыганкова и лейтенанта Щербина].

—  А как победы засчитывались? Должно было быть подтверждение?

—  Обязательно! Летим, например, четверкой — мы друг друга должны подтвердить. Сопровождаем штур­мовиков — штурмовики должны подтвердить. После полета писали «объяснительные». У немцев-то фотопу­леметы были, а у нас их не было даже на «яках».

—   Судя по мемуарам вашего полкового врача Митрофанова, у вас 502 боевых вылета, 12 по­бед — 4 личные и 8 в группе. Так ли это?

—  Да. Но я считаю, у меня 7 личных побед. Вот, например, сбил я того финна над Хельсинки — обязательно и ведомому эту победу запишу. Мой самый лучший ведо­мый был Сихорулидзе. Раз он меня прикрывает, я ему по­беду тоже даю. Делился с ведомым — победы три отдал.

Был у меня один ведомый, который сачковал. Ему бы никогда не дал. Сбили его.

Боевой счет Н.П. Цыганкова*

1     28.05.42           1/4       Ме-109 Осиновец

2     12.08.42           1/2       Фиат    Вохнала

3     24.08.42           1/2       Фиат    Коневец

4     22.10.42           1/4       Ме-109 Сухо

5     22.10.42           1/4       Ме-109 Сухо

6     16.01.43           1/4       Ме-109 Анненское

7     16.01.43           1/4       Ме-109 Анненское

8     09.02.43           1/5       ФВ-190 Синявино

9     09.02.43           1/5       ФВ-190 Синявино

10    19.03.43           1          ФВ-190 Ульяновка

11    21.03.43           1/5       Ме-109 Котлы

12    21.03.43           1/5       ФВ-190 Котлы

13    05.03.44           1          Ме-109 Хельсинки

*По официальному счету штаба ВВС КБФ.

Рязанов Александр Иванович

Родился я в день рождения комсомола — 29 октяб­ря 1921 года в поселке Вознесенский Горьковской об­ласти. Родители — Иван Алексеевич и Раиса Ивановна Рязановы были крестьянами.

Летчиком я хотел стать с детства — как-то раз хо­дил за грибами и увидел, как прямо над моей головой низко-низко пролетел самолет ТБ-3. Вот с этого мо­мента у меня и зародилась мысль — летать. Потом я услышал о подвиге и перелетах Чкалова — он земляк наш, — помню, во время выборов в Верховный совет СССР он прилетел к нам как депутат и выступал. Когда увидел его достижения в авиации, появилась настоя­щая тяга к летному делу. Стал увлекаться.

Сначала, где-то в 7-м классе, я поступил в планер­ный кружок. В школе за партой я все время читал книж­ку «Теория авиации». Учился я не особо хорошо, зато все время занимался этой теорией.

Сидели за партой обычно девчонка и мальчишка, а у меня соседкой была Галя Балакина. Все время она меня донимала, да и другие подначивали с этой авиацией. Приходишь в класс, а на доске нарисован я и самолет...

Потом приехал в Горький и поступил в аэроклуб. Го­род большой, все для меня ново. Отец не поверил, ко­гда я ему сказал, что поступил в аэроклуб, и даже прие­хал проверить, не сказав мне ничего. А аэродром был огорожен, мы летали в это время. Он спросил у ребят: «А есть у вас тут такой Рязанов?» Они подтвердили, что я действительно учусь, и только после этого он успоко­ился. Проверил меня таким образом, ведь в деревнях такого никогда не было, чтобы летать кто-то хотел. Он думал, может, я связался с кем-нибудь... Тогда летчики в почете были. Нам давали форму, пилотку, на петли­цах — истребители...

Аэроклуб я закончил нормально, у меня и свиде­тельство лежит до сих пор, экзамен сдавал 15 декабря 1938 года, когда Чкалов погиб, но потом очень сильно заболел и долго пролежал в больнице. Товарищи мои тем временем ушли в военное училище...

После того как я переболел, меня призвали на флот, началась война. Служил я тогда на Балтике, из Таллина эвакуировался на кораблях в Ленинград, попал в самую блокаду.

С продовольствием было плохо. Нам, военным мат­росам, девятнадцатилетним парням, давали по 300 граммов хлеба. Причем от хлеба там, конечно, было од­но название. К хлебу еще был какой-то суп, намешан­ный с манной кашей; второго, по-моему, никакого не было. У каждого из нас в кармане был жмых от хлеба, перец, соль, потому что эти приправы давали хоть ка­кой-то вкус еде. В конце концов я уже дошел до того, что 400 или 500 метров просто не мог пройти — прихо­дилось два-три раза садится отдыхать.

Тогда я служил связистом при штурмовом полке, где воевали такие летчики, как Карасев, Потапов... [Имеется в виду 57-й шап КБФ, впоследствии 7-й гшап КБФ] Они летали еще на первых «илах» без стрелка. Летчики нас как раз и поддерживали: то хлеба дадут, то еще какой еды. Они же видели, какая обстановка. Топить нечем, все паркетные полы пожгли, мороз ужасный.

Вот это был самый страшный период. Идешь по го­роду, и уже до того дошло, что трупы валяются и их не успевали убирать. В баню пошли, так я не мог там нахо­диться: все люди в болячках, все больные, кожа натяну­та на кости, как барабан... Гражданским же еще мень­ше питания давали. Только в апреле 1942 года послаб­ление хоть какое-то наступило: кашу дали.

В 42-м году пришел приказ собрать всех бывших летчиков и отправить учиться в училище. Стал я