— Ну, так! он, чай, вам и квартирку предложил подле себя; чай, так и ухаживает около вас. Знаем! так вот оно что! оно то есть ничего: вздумал выдать дочь за высокоблагородного. Лицо Федора Петровича сравнялось цветом с воротником, он откашлянул и отер градины рукой.
— Как узнала я причину, так и бросилась к вам; перепугалась: думала, что уж Аграфена Ивановна обошла вас кругом: у-у-у, хитрая баба! да как взглянула я на вас, так и поуспокоилась: нет, этого человека не приманишь мокрой курицей; и по красоте, и по высокому званию, и по великому состоянию ему подавай белую лебедь. А Дашенька, правду сказать, мокрая курица; я было и родственника отговаривала, да уж, верно, пришлись друг другу по сердцу… Так вот какие дела, ваше высокоблагородие, здесь у нас подчастую губят людей. Заведут, умаслят, упоят, да и женят, да уж и не спрашивай на ком.
— Скажите пожалуйста! — проговорил Федор Петрович.
— Ей-ей, так! Пронюхают у человека деньги, тотчас и с головой его в кошель… Я уж одной милости буду просить у вашего высокоблагородия… дайте мне честное слово…
— Сделайте одолжение, что такое?
— Только одной: не расстроивать свадьбу Дашеньки с моим родственником.
— Да у меня, ей-богу, и в голове не было.
— Э, сударь, нальют в горло, бросится в голову: приворожат.
— Слыхал я.
— Да такие ли еще вещи бывают! Одного, также богатого человека, завели, напоили шампанским с каким-то зельем, верно с дурманом, да и женили черт знает на ком; да мало этого: пьяному дали подписать бумагу, что все имение отказывает жене, обобрали, да и из дому выгнали. Ходит теперь по улицам да просит милостыню.
Федор Петрович вытаращил от ужасу глаза.
— Сделайте милость, прекратите это знакомство; не по вас оно, ваше высокоблагородие: унизительно, да и к добру не поведет. Аграфена Ивановна — настойчивая женщина, что задумает — из-под земли выроет. Себя погубите да еще и свадьбу расстроите — грех. Послушайтесь моего совета.
— Да я… позвольте узнать имя и отечество?
— Василиса Савишна.
— Я, Василиса Савишна, и не думал; что мне, бог с ними! Да и Дарья… как бишь…
— Петровна.
— Мне бог с ней! И шагу в дом не сделаю.
— Вот благородного-то человека и видно. Да позвольте уж доложить, что названию вашему неприлично и стоять-то в этой гостинице. Везде здесь, в Замоскворечье, всякой сброд останавливается. Здесь как раз мошенники оберут.
— Правду сказать, третьего дня один стянул у меня двадцать пять рублей, да еще шинель в придачу.
— Изволите ли видеть. Право, тотчас же переезжайте в гостиницу, где останавливаются одни господа. Лучше всего к Шевалдышеву на Тверской. Чай, вы здесь знакомство сделаете, так чтоб не стыдно и принять к себе.
— Как вы изволили сказать?
— К Шевалдышеву.
— Позвольте записать.
— Или нет, лучше к Печкину. Какие там машины! Как играют, чудо! Против Кремлевского сада.
— Против Кремлевского сада?
— Уж я вам столько благодарна, что и сказать нельзя! Из благодарности сама буду хлопотать о невесте. Есть у меня на примете: вот бы парочка. Молоденькая, первая красавица в Москве, ей-ей! С большим состоянием, свой огромный дом в Москве, именье в Московской губернии; отец и мать знатные люди; а какие добрые! Вот им такой бы зять по сердцу.
— Помилуйте-с, что ж особенного? — сказал Федор Петрович.
— Как что? В Москве, сударь, таких женихов немного. Да вот, если б только бог дал, вы увидели. Я уж найду случай показать вам. Из благодарности все сделаю!
— Покорнейше благодарю, Василиса Савишна.
— Вперед не благодарите. Там заводить не будут: то сами благородные люди, сами денежки-то считают тысячами. Как живут!.. Да сами, бог дает, увидите. Пора уж мне… Я вам советую скорее съезжать отсюда, да еще и не сказывать куда, а то Петр Кузьмич… Не извольте ничего пить, чем потчевать будут, — прибавила Василиса Савишна шепотом.
— Нет! — отвечал Федор Петрович, — я сейчас же расплачусь и уеду отсюда.
— И лучше всего! Прощайте, ваше высокоблагородие. Так вы уж к Печкину переедете?
— К Печкину.
— Я буду непременно к вам, если позволите, завтра же, с хлебом-солью, с кренделем: уж так водится.
— Очень много буду обязан.
— Уж как вы меня обязали, что и себя и других в грех ие ввели. А все деньги, деньги! Не будь у вас их, Петр Кузьмич и Аграфена Ивановна и на чин бы не посмотрели. Прощайте, батюшка!
Василиса Савишна, после десяти прощаний, отправилась. Федор Петрович задумался.
— Каковы шутки задумали! — сказал он, наконец. — Меня женить на своей шлюхе-дочке! Уж я бы скорее женился на Доне… будь она не просто мужичка, ей-богу, поехал бы, да и женился! Вот посмотрим, что за невесту предлагает Василиса Савишна?… Эй! Иван!.. найми извозчика переезжать отсюда да кликни хозяина.
Иван вышел и тотчас же опять воротился.
— Девка пришла. Петр Кузьмич и Аграфена Ивановна, говорит, кланяться приказали и звать к себе кофе пить.
— Скажи, что я уехал.
— А если спросят куда?
— Скажи просто, что не знаю.
— Да ведь я уж сказал, что дома,
— Э, дурак, зачем ты сказал?
— Да кто ж их знал?
— Ну, скажи, что мне некогда; сейчас еду по службе. Эх скверно! Петр Кузьмич сам прибежит.
— Ну, а я скажу ему, что барин уехал.
— Будет он смотреть на тебя! прямо сюда придет.
— Так вы извольте пойти покуда в трактир, где чай пьют.
— В самом деле. Приведи же скорее извозчика да укладывайся.
Федор Петрович оделся и вышел в бильярдную. Иван исполнил его приказание, передал ответ девке, сбежал вниз, нанял извозчика и, воротившись, начал укладываться. Петр Кузьмич действительно прибежал сам.
— Где барин?
— Уехал-с.
— Куда?
— А бог его знает, по службе.
— А ты для чего укладываешься?
— Да едем.
— Куда?
— А бог его знает, верно в полк.
— Как в полк? Да ведь Федор Петрович ожидает здесь отставки?
— Нет, — отвечал равнодушно Иван.
— Ай-ай-ай! Скоро воротится?
— Откуда?
— Да я не знаю, куда барин твой уехал.
— И я не знаю: пошел да сказал: укладывайся скорей!
