— Как воротится, попроси его, пожалуйста, ко мне хоть проститься.
— Скажу.
— Не забудь же.
Петр Кузьмич ушел, повторяя про себя: «Что за чудеса!» Между тем Федор Петрович расплатился с хозяином, Иван и шалил чемодан на дрожки и отправился вслед за барином, который велел своему извозчику ехать к Печкину.
Федор Петрович получил уже некоторое понятие о трактирной жизни. Заняв номер в пять рублей в сутки, он вышел в общую залу обедать и слушать, как машина музыку играет.[20]
Когда Петр Кузьмич, прибежав домой, рассказал Аграфене Ивановне о неожиданном отъезде Федора Петровича, она пришла в ужас.
— Да ты, мой батюшка, верно, наврал, что у него свои собственные деньги. Верно, он казенные принимал… да еще какой-нибудь игрок, гуляка.
— Помилуй, какие казенные, его собственные: наследство, на двести тысяч билетов.
— Уж что-нибудь да не так; тут какое-нибудь плутовство!
— Что за черт! Надо посмотреть, не фальшивые ли билеты… Что, как фальшивые! Ведь я сам хлопотал о выдаче… Да нет, он у меня не уйдет! Я сам пойду караулить его!
И Петр Кузьмич побежал опять в гостиницу. Но номер уже был пуст.
— Где офицер, который здесь стоял?
— Уехал-с.
Петр Кузьмич воротился, запыхавшись, домой.
— Что?
— Какое-нибудь плутовство! Просто, тайно уехал! черт знает: сегодня заперто присутствие!.. Ах, я дурак! верно, фальшивые билеты!.. Пропал!.. Постой, где письмо?… ведь Григорий Карпович рекомендовал мне его… верно, подложное… вот… читай!.. верно, подложное!.. Черт ее знает, как поверить руку!..
— Вот тебе, сударь, и жених-богач!.. Хороша и я, ни с того ни с сего, поверь словам твоим, что на дурака напала, протурила от себя Василису Савишну.
А Василиса Савишна легка на помине.
— Здравствуйте, матушка, Аграфена Ивановна!
— Ах, Василиса Савишна! а я только что с мужем говорила о вчерашнем. Он согласен.
— Поздно уже, сударыня; вот ваша роспись приданому, теперь уж этот лист не нужен.
— Послушайте, Василиса Савишна, с чего вы это взяли разводить дело?
— Я? разводить дело? что вы это, Аграфена Ивановна! Сами вы изволили сказать, что вам не по нутру жених; да еще и ни во что поставили мои хлопоты. Вот вам, сударыня, извольте.
— Полноте, Василиса Савишна, совсем не так было. Я подосадовала только на твое требование. Да после одумалась: конечно, стоит ли расходиться за какую-нибудь дюжину ложек серебряных; пожалуй, хоть и две можно прибавить.
— Теперь уж хоть три прибавляйте.
— Где ж взять, Василиса Савишна, рады бы в рай, да грехи не пускают; и то последнее отдаем. Легко ли: пошить приданое, отсчитать три тысячки, да вам, за хлопоты, рублей сто; а свадьба-то что станет?
— Извините, пятисот не возьму начать снова дело.
— Зачем же начинать снова, Василиса Савишна?
— Как зачем? Просивши от вашего имени пожаловать на вечер, да вдруг обмануть? Ведь я сама хотела заехать за ним; а он напрасно прождал. Да что ж я ему скажу?
— Ах, матушка, да скажи, что заболела, не могла быть.
— Покорно благодарю, болезнь на себя наговорить! Да и в таком-то случае следовало бы послать сказать.
— Вижу, Василиса Савишна, ты думаешь, что уж тебе и за труды ничего не будет? Нет, не такие мы люди: последнее продам, а в долгу не буду. Чтобы ты не сомневалась, вот тебе задаток двадцать пять рублей.
— Покорно благодарю! мотала хвосты по вашим делам, да упустила не сотню какую-нибудь. Вчера прислала за мной Арина Карповна Кубикова, а я, сдуру: некогда теперь, завтра поутру буду. Пришла сегодня, ан уж нашлись дельцы.
— Уж поверь, что не обижу, Василиса Савишна: вот тебе двадцать пять на извозчика, не в счет благодарности.
— Нет, сударыня, Аграфена Ивановна, этим уж дела не поправишь! не стоит и хлопотать.
— Да что ж тебе, Василиса Савишна?
— Через вас потеряла я по малой мере триста.
— Где же взять нам таких денег?… мы сами жалованьем живем.
— Что ж делать! Была охота — даром готова была все делать для вас; охоту отбили — так извините.
— Не обижайте же и нас, Василиса Савишна.
— Сами себя обидели: угодно двести пятьдесят рублев, так и быть, пойду, хоть побои перенесу.
— Что ты это, Василиса Савишна, побойся бога!
— Да уж так, сударыня, ведь вы же говорили сейчас, что и две дюжины ложек ничего не стоит прибавить вам. Так полдюжинки в приданое, а за полторы-то мне сверх ста рублей. Ваши же слова: вам все равно, туда или сюда отдавать.
— Так зови сегодня на чай Бориса Игнатьича; а я уж поговорю с мужем; может быть, он согласится.
— С ним когда угодно разделывайтесь, а со мной теперь же кончим счеты.
— Да неужели ты не веришь?
— Для чего же не верить! Теперь вы пожалуйте мне сто рублев, а после сговора остальные полтораста.
— Как это можно, вперед сто рублей! Бог знает, еще пойдет ли дело.
— Уж об этом не беспокойтесь.
— Ну, так и быть, — сказала, наконец, Аграфена Ивановна, долго жавшись. Раз десять пересчитывала она четыре беленькие бумажки, щупала и терла их, как будто колдовала, чтоб распластать каждую надвое.
IV
Устроив одно дело, Василиса Савишна положила деньги в карман и — себе на уме — отправилась устраивать судьбу двух других существ.
«Терять времени нечего», — думала она; по дороге завернула в хлебню, купила большой крендель, усаженный изюмом и осыпанный миндалем, и — прямо к Печкину.
Между тем Федор Петрович на новоселье накушался досыта, наслушался органа вдоволь, пошел в свой номер и ничего лучше не придумал, как успокоиться после дневных забот. Но так как сон не вдруг принял его в свои объятия, то Федор Петрович долго осматривал комнату, в которую привела его судьба.
— Иван!
— Чяво изволите?
— А ведь здесь, брат, получше.
— Да хоть бы и в казармах такая фатера, — сказал Иван, стоя в дверях.
— Мебель-то не хуже полковницкой.
— Мебель знатная!
— Знатная, нечего сказать, — проговорил Федор Петрович, рассматривая молча и с удовольствием
