— А бог ее знает, я как-то не люблю считать.
— О, вы чересчур добры, Федор Петрович! вам надо было держать ее в руках.
— Так уж… и сам не знаю как… нет, уж жизнь такая… Я, правда, не привык, да что ж делать, ведь это не в полку.
— Федор Петрович, вы не разглашайте об ее отъезде… она, вероятно, скоро воротится… она, верно, уехала в деревню к Колинским… Конечно, это глупо уезжать не сказавшись, да уж это такой нрав.
— Уж такой нрав, я знаю, — повторил и Федор Петрович. — Я, однако ж, пойду домой, может быть она воротилась.
— Я ввечеру к вам приеду, прощайте, Федор Петрович. Федор Петрович пошел домой; но Саломея еще не возвращалась.
На свободе Федор Петрович закурил трубку, сперва в кабинете, отворив окно; а потом стал с досады, что Саломея Петровна долго не возвращается, ходить с трубкой но зале и по гостиной; по всем комнатам разостлались дымные облака.
В десять часов вечера приехала Софья Васильевна и, после вопроса; приехала ли Саломея, ужасно раскашлялась.
— Ах, как вы накурили! — вскричала она, — да это поневоле уйдешь из дому!
— Это так уж, от скуки… я ведь совсем не курю, — сказал Федор Петрович и хотел поставить в угол трубку; но, закурившись, он, как опьянелый, пошатнулся и чуть-чуть не упал.
Софья Васильевна посмотрела на него подозрительно и бог знает что подумала.
— Нет, не могу выносить; это бог знает что за табак! мне дурно! — сказала она и торопливо вышла.
У Федора Петровича кружилась голова, он с трудом добрался до своего кабинета и лег.
Между тем Софья Васильевна приехала домой, открыла мужу тайну, которую она только что узнала.
— Ну, друг мой, не удивляюсь, что Саломея уехала куда-нибудь от мужа!
— Что такое?
— Федор Петрович пьет мертвую чашу!
— Не может быть!
— Приехала я к нему, только вошла, слышу — так и разит водкой, по всем комнатам накурено табачищем, а сам он едва на ногах стоит. И бедная Саломея скрывала это несчастие!
— Ну, сама избрала себе горькую долю! а, правду сказать… ну, да нечего и говорить!
— Отчего ж не сказать!
— Э! лучше не спрашивай!
Это был обыкновенный приступ к обвинению Софьи Васильевны; она поняла; но, понимая, никогда не могла воздержаться, чтоб не высказать, что она поняла, и не убедить мужа, что она не дура и все понимает.
— И не хочу спрашивать, знаю, что у тебя в голове; надо на кого-нибудь свалить всю вину: на кого же сваливать как не на меня!
С этого иногда завязывался длинный разговор; Софья Васильевна поднимает из-под спуда все прошедшее свое горе, повыкопает из могил все прошедшие неприятности и супружеские междоусобия; поставит волос дыбом на голове Петра Григорьевича, расплачется, уйдет и дуется на него несколько дней.
Чтоб убедиться в истине слов Софьи Васильевны насчет Федора Петровича, Петр Григорьевич поехал на другой день к нему и, разумеется, вошел без доклада. В дверях навстречу ему раздались слова Федора Петровича.
— А где ж я возьму теперь! вот возвратится Саломея Петровна, деньги у нее; тотчас же и заплатим.
— О чем дело, Федор Петрович? Здравствуйте!
— Да вот управляющий домом пришел и требует сейчас же Деньги; деньги мои все у Саломеи Петровны; а ее нет дома,
— Господа не беспокоили вас и не требовали денег вперед, — сказал управляющий, — по уверенности, что все равно, у них деньги лежат или у вас; но вдруг пришла крайняя необходимость в десяти тысячах, так они и просят уплатить за весь
— А сколько? — спросил Петр Григорьевич.
— Восемь тысяч пятьсот.
— Но можно подождать, любезный, несколько дней.
— Одного дня, сударь, невозможно; я бы и не беспокоил. — Что за крайность такая?
— Такая крайность, сударь. Господа убедительно приказали просить сейчас же вручить мне эту сумму.
— Как же быть, деньги спрятаны у Саломеи Петровны; вот возвратится, тотчас же заплатим, — сказал Федор Петрович.
— Когда ж оне изволят, сударь, возвратиться?
— Кто ж вас знал, любезный, что вам вдруг понадобятся деньги, — сказал Петр Григорьевич, — не сидеть же дома да ждать, когда вы за ними придете!
— Притом же нанимала дом сама Саломея Петровна, — прибавил Федор Петрович.
— Ну, да это все равно, — сказал Петр Григорьевич, — приходи, любезный, завтра поутру.
— Господа приказали просить убедительнейше…
— Говорят тебе, приходи завтра, вероятно, дочь моя завтра будет из деревни, — прибавил Петр Григорьевич. — Да все равно, возвратится или не возвратится, завтра получишь.
— Я доложу господам.
— Прощай!.. Да неужели вы все наличные деньги отдали Саломее?
— До копейки все у нее.
— Какие вы, Федор Петрович; ну, кто отдает капиталы на руки женщине?
— Почему ж я знал, Петр Григорьевич, я не виноват, уж это такая жизнь.
— Где у нее лежат деньги и билеты?
— Она к себе спрятала мой бумажник и шкатулку; верно, в бюро.
— Надо послать за слесарем.
Покуда пришел слесарь, Петр Григорьевич и Федор Петрович, закурив трубки, ходили по комнатам и пыхали дымом. Если б в это время приехала Софья Васильевна, то, верно, подумала бы, что и муж ее подгулял вместе с Федором Петровичем.
Слесарь, наконец, пришел, открыл бюро, открыл все шкафы, шкафчики, комоды — нигде и признаку нет каких-нибудь сокровищ, денег, драгоценностей, даже золотых колец.
«Чисто!» — подумал Петр Григорьевич.
— Бог ее знает, куда девала, верно с собой взяла, — сказал Федор Петрович.
— Вероятно! — произнес Петр Григорьевич значительно.
Отправив слесаря, Петр Григорьевич и Федор Петрович сидели в роскошном кабинете Саломеи Петровны на креслах, курили трубки и молчали. Бюро, шкафики, комоды были растворены, раскрыты, как во время сборов в дорогу или укладывания по возвращении с пути.
Надумавшись, Петр Григорьевич сказал:
— Вам надо заложить скорее деревню; хоть эти-то бумаги у вас ли?
— Кажется, у меня.
Федор Петрович пошел в кабинет и принес купчую.
— Давайте, я сам поеду и обделаю скорее дело… Э, батюшка, да это именье продано с переводом долга в Опекунский совет! У вас нет никакого свидетельства об уплате долга и процентов?
— Никакого.
— Поздравляю! Да вы совсем не понимаете дела, не заботитесь о выкупе. Я еду сейчас в Опекунский совет; поедем вместе.
— Сейчас, я только чаю напьюсь, — сказал Федор Петрович.
— Какой тут чай, когда чай пить, мы опоздаем! Едемте! Одевайтесь, пожалуйста, скорее!
