Ленин и его семья (Ульяновы)

Я относился крайне отрицательно к эмиграции, и потому, попав в Брюссель, я жил в стороне от русских эмигрантов, тем более что у меня было много личных горестей… Но Минаков, очень популярный в брюссель­ской эмиграции, всячески старался вытянуть меня из моего уединения. Кончилось тем, что я перезнакомился со всеми. Как и во всех европейских центрах, в Брюс­селе существовали разные группы действовавших в то время в России революционных партий. Существовала и «Брюссельская группа Российской социал-демократической партии». Хотя съезд 1902 года и положил начало разделению на две фракции (большевиков и меньшеви­ков), но наружно партия считалась единой, и загранич­ные группы ее, по существу уже распавшиеся внутри каждая на две части, с внешней стороны сохраняли де­корум цельных организаций. Внутри кипели страсти и взаимная вражда, и люди расходились не только идейно, но рвались и старые дружеские связи.

Брюссельская группа, в частности, была в начале моего приезда в Брюссель очень немногочисленна и ор­ганизационно очень непрочна. Всем известно, конечно, что секретари такого рода организаций являются в сущ­ности душой их и в значительной степени в известном объеме даже диктаторами-руководителями своих групп. Секретарем брюссельской группы было лицо весьма ни­чтожное во всех отношениях, и вся группа в целом бы­ла очень недовольна им по весьма многим и вполне основательным причинам. И вот покойный Минаков стал усердно настаивать, чтобы я согласился войти в группу, а затем еще более настойчиво, апеллируя к моему «со­циал-демократическому» сердцу, начал уговаривать меня согласиться стать секретарем группы. В конце концов я согласился и был выбран секретарем. Минаков знал, ко­нечно, что я большевик, и тем не менее, будучи лично ортодоксальным меньшевиком, не за страх, а за совесть употреблял все свое влияние для проведения меня в секретари. В качестве такового я являлся, так сказать, естественным представителем брюссельской группы.

В это время ЦК партии установил похвальный обы­чай время от времени посылать во все пункты, где име­лись российские социал-демократические организации, особых докладчиков по разным современным вопросам. На секретарях групп лежала, между прочим, обязан­ность не только организовать собрания, где читались такие доклады, но и принимать гастролеров-докладчи­ков и заботиться о них во время их пребывания в данном пункте. Таким образом, за время моего пребы­вания в Брюсселе в нем пребывали с самыми разнооб­разными докладами Мартов, Алексинский, Луначарский, Ленин и др.

Но уже с моего приезда в Брюссель у меня установи­лись с Лениным самые оживленные письменные деловые сношения по всевозможным партийным делам. Надо упо­мянуть, что Ленин состоял членом ЦК Российской социал-демократической партии (напоминаю, без разделения ее на большевиков и меньшевиков, ибо партия формально была едина), входя одновременно в качестве представите­ля этой партии и в Бюро Второго Интернационала.

Между прочим, с явкой от Ленина в Брюссель пере­брался на жительство и В. Р. Менжинский (В настоящее время находится в Москве, где состоит начальником ГПУ - Авт. ), с которым у меня вскоре установились очень близкие дружеские отношения. Когда он приехал, он был очень болен, весь какой-то распухший от болезни почек. В день прибытия Ленина Менжинский вызвался встретить его на вокзале и проводить в небольшой ресторан, где я всегда обедал и где должен был ждать их обоих — час был обеден­ный.

Я встречал Ленина до сего только один раз. Это бы­ло в Самаре, когда я ехал на голод (1891—1892 гг.), где я остановился по дороге, чтобы познакомиться с но­вым тогда для меня делом постановки столовых для го­лодающих и пр. И вот здесь-то я встретил В. И. Улья­нова, тогда молодого студента, если не ошибаюсь, Казанского университета, из которого он за что-то был уволен. Он тоже работал на голоде в одной из самар­ских столовых. Меня познакомили с ним как с братом безвременно погибшего Александра Ульянова. Я смутно вспоминаю его как довольно бесцветного юношу, пред­ставлявшего собою интерес только в качестве брата зна­менитости.

И вот, встретившись с ним в ресторане через много лет, я, конечно, не узнал в этом невысокого роста, с неприятным, прямо отталкивающим выражением лица, довольно широкоплечем человеке, обладающем уверенны­ми манерами, того Владимира Ульянова, которого я мельком видел в Самаре.

Я сидел в ожидании Ленина и Менжинского за сто­ликом… Они пришли. Я увидел сперва болезненно со­гнутого Менжинского, а за ним увидел Ленина. Мне бросилось в глаза одно обстоятельство, и я даже вско­чил… Как я выше говорил, Менжинский был очень бо­лен.

Его отпустили из Парижа всего распухшего от бо­лезни почек, почти без денег… Мне удалось кое-как и кое-что устроить для него: найти своего врача и пр., и спустя некоторое время он стал поправляться, но все еще имел ужасный вид с набалдашниками под глазами, распухшими ногами… И вот при виде их обоих: пышу­щего здоровьем, самодовольного Ленина и всего расслаб­ленного Менжинского — меня поразило то, что последний, весь дрожащий еще от своей болезни и обливаю­щийся потом, нес (как оказалось) от самого трамвая громадный, тяжелый чемодан Ленина, который шел на­легке за ним, неся на руке только зонтик…

Я вскочил и вместо привета прибывшему бросился скорее к Менжинскому, выхватил у него из рук выва­ливающийся из них чемодан и, зная, как ему вредно таскать тяжести, накинулся на Ленина с упреками. Менжинский улыбался своею милой, мягкой улыбкой. Он растерянно стоял передо мной, осыпаемый моими дружескими укоризнами. Я поторопился усадить его, и первыми словами, обращенными мною к Ленину, были негодующие упреки:

— Как вы могли, Владимир Ильич, позволить ему тащить чемоданище? Ведь посмотрите, человек еле-еле дышит!..

— А что с ним? — весело-равнодушно спросил Ле­нин- — Разве он болен? А я и не знал… ну, ничего, поправится…

Меня резанул этот равнодушный тон… Так возобнови­лось наше знакомство, если не считать началом его нашу деловую переписку. Сцена с чемоданом произвела на ме­ня самое тяжелое впечатление. Но Ленин был моим гос­тем и притом близким товарищем, и я, с трудом подавив в себе раздражение, перешел на мирный тон приветствий и пр. Когда мы, пообедав, поднялись из-за стола, чтобы идти ко мне — Ленин остановился у меня, в моей един­ственной комнате, — Менжинский снова схватился было за чемодан Ленина. (По долгу правдивого летописца отмечу, что элемент самопожерт­вования является отличительной чертой характера Менжинского в его сношениях с близкими людьми. Так, мне вспоминается, как тот же Менжинский в Москве, прибыв из Киева, страдая сильной грыжей, стал перетаскивать свой и своих товарищей багаж, в то время как молодые товарищи спокойно шли налегке. Он поплатился за это болезнью, которая продержала его несколько недель в постели. И он сносил свои страдания без ропота, с присущей ему мягкой улыб­кой. — Авт. ). После долгих препирательств с ним я вырвал у него злосчастный чемодан и с шуткой, но на­стоятельно всучил его Ленину, который покорно и легко понес его.

В моей памяти невольно зарегистрировалась эта чер­та характера Ленина: он никогда не обращал внимания на страдания других, он их просто не замечал и оста­вался к ним совершенно равнодушным…

ГЛАВА 6

Ленин у меня в гостях. - Некоторые характерные черты Ленина: грубость, резкость со слабыми против­никами, личные выпады. — Поклонники Ленина и его враги. — Разговоры с Лениным (1908 г.) на тему о максимализме, о парламентаризме, о советизации. Уч­редительном собрании и пр. — Его резкое отношение к социалистическим утопиям. — Ленин предостерегает от того, чтобы петь отходную буржуазии и демокра­тии. — Ленин в спорах.

Ленин погостил у меня всего 4—5 дней. Как я ска­зал, он жил это время у меня, в моей комнате.

Мы все это время не расставались с ним и, как оно и понятно, много говорили на всевозможные темы. Доклад, который он прочитал тогда в Брюсселе, ничего особенного собою не представлял. Я не помню точно его темы и могу сказать лишь, что он, как теперь принято говорить, был на тему момента дня.