Среди красных вождей том 1

угрожала именем Иоффе, путала… Словом, каждые поиски сопровождались истерикой… и тянулось это иногда несколько дней, и в результате оказывалось, что такая то бумага или бумаги были сунуты в карман note 66кем либо из сотрудников или унесены им в свою комнату…

Я решил положить этому конец и, прекратив на два-три дня обычное течение дел канцелярии, потребовал, чтобы все силы были употреблены на разбор бу­маг, их классификацию по отдельным вопросам, и ввел карточную систему регистрации… Я имел дело с людьми совершенно непонимающими и мне, первому сек­ретарю посольства, приходилось самому возиться с бу­магами, отвечать на целую сеть азбучных вопросов, обуславливаемых колоссальным непониманием лиц их задавших. Приходилось для установления связи в той или иной переписке самому разыскивать недостающие бумаги и документы, приходилось выяснять, кем они бы­ли взяты е последний раз» и происходили розыски по жилым комнатам, по столам…

Но вот, в два-три дня эта бумажная реформа бы­ла закончена: бумаги лежали в порядке ( все или почти все), оставалось только следовать этому порядку и даль­ше не путать… Однако, и тут опять-таки началась скло­ка: чтобы доказать, что мои меры плохи, мне сознательно ставили палки в колеса, а то и просто, без злого умысла, по небрежности и по чувству полной неответственности, путали, клали бумаги не туда, вписывали не в те карты… И наряду с этим шли обвинения меня, что вот, мол, какова новая система, вот, какая новая путаница, и все мол, оттого, что я преследую «бюрократические задачи»… Пусть читатель представить себе, что значило это нелепое, чисто безграмотное обвинение в «бюрократизме», и сколько крови было мне испорчено. Не обошлось, конеч­но без новых атак со стороны личного секретаря, путавшегося во все и вся. Были сотрудницы и приятельницы, которые тоже находились в привилегированном note 67положении и которые интимно нашептывали ей разные разно­сти, сплетничали и клеветали. A M. M. все это передавала Иоффе со своими оттенками. Тот, сильно занятый своими сложными делами, раздражался, старался отмахнуться от наветов своего личного секретаря… Но это было трудно, ибо M. M. отличалась большим упорством и настойчи­востью и зудила его, пока он окончательно не выходил из себя и, не имя мужества отделаться от настойчи­вости M. M., шел по линии наименьшего сопротивления и обрушивался на какого- нибудь второстепенного сотрудни­ка или же обращался с упреками (правда, в очень мяг­кой форме) ко мне и, тоже со слов M. M. и других шептунов, упрекал меня в излишнем увлечении бюрокра­тической системой. Приходилось выяснять. Правда, все мои пояснения всегда имели успех, но, Боже, сколько времени и сил требовала эта ежедневная склока? К то­му же, как это стало известно из рассказов приезжих из России, у самого Чичерина, сменившего Троцкого на посту наркоминдела, тоже царил бумажный хаос: он держал всю переписку у себя в кабинете в одном углу, прямо на полу, забитом беспорядочно спутанными бумагами, в которых никто не мог разобраться и в розысках которых сам Чичерин принимал деятельное участие вместе со своими четырьмя секретарями. И у него тоже эти розыски требовали подчас несколько дней. И вот это то и ставили мне на вид мои сотрудники.

Но, наконец, мне немного повезло: жена Меньжинского, Мария Николаевна, умная и образованная женщина, вступила в канцелярию и взяла на себя заведыванье регистрацией. И она стала строго следовать установленным порядкам. И я, хоть в этом отношении, с облегчением вздохнул.

note 68 III

Выше я изобразил те, мягко выражаясь, трения, ко­торыми сопровождались мои нововведения. И, конечно, у читателя может зародиться вопрос, — да чем же это объясняется? Само собою, объяснения этому следует искать в личном составе, в порядке его набора.

Посольство прибыло из России. Во главе его стоял Иоффе. При нем были его жена и дочь — подросток, лет тринадцати. И, кроме того — личный секретарь по­сла Марья Михайловна Гиршфельд. Человек уже лет около сорока, Иоффе отличался очень мягким и, в сущ­ности, безобидным характером. Но у него была своя тяжелая семейная драма, о которой я упоминаю лишь постольку, поскольку созданная ею коллизия отражалась на его высоком положении посла. Легко поддаваясь посто­роннему влиянию, Иоффе не мог сам разобраться в своих интимных делах и сделать тот или иной решительный шаг. А потому и немудрено, что молоденькая девушка, в сущности и неумная и совсем мало образованная, да к тому же и крайне бестактная, но требовательная и на­пористая, оказалась влиятельным лицом в посольстве, неся скромную должность личного секретаря посла. Таким образом Иоффе все время вращался между двух ог­ ней: с одной стороны была его семья, жена и дочь, ко­торую он очень любил, с другой — его секретарь. От­сюда вечные внутри его трения, вечная нервность и насто­роженность, что не могло, конечно, не отражаться и на делах.

Пользуясь своим влиянием, Марья Михайловна и являлась одним из главных лиц, набиравших личный состав посольства. Но руководилась она не интересом дела, а исключительно личными симпатиями и антипатиями.

note 69Поэтому среди сотрудниц было немало ее подруг, которые, совершенно не зная дела, пользовались своим влиянием на нее, а через нее и на самого Иоффе. Для того, чтобы подчеркнуть ту роль, которую играли в деле назначения сотрудников симпатии, укажу на то, что в числе служащих находился брат личного секретаря, мальчик лет семнадцати, гимназист, взятый временно, на период вакансии и числившийся чем то в роде атташе. Получал он довольно изрядное для своих «обязанно­стей» жалованье, а именно 800 марок в месяц (Для сравнения приведу, что сам Иоффе а также Меньжинский и я получали по 1.200 марок и столько же получал и личный секретарь. — Автор.). Это была чистейшей воды синекура: юноша этот абсолютно ничего не делал, но он часто напоминал другим, что он брат личного секретаря и через свою сестру поль­зовался тоже известным влиянием на Иоффе.

Как оно и понятно, разного рода приятельницы личного секретаря в свою очередь протежировали сво­им близким и через M. M. устраивали их на службу в посольство. Естественно, что при таком положении все эти лица, плохо знавшие дело, были хорошо заброни­рованы от меня, и мне лишь в незначительной степени можно было рассчитывать на них, как на работников…

Упомяну еще об одной синекуре. Выше я говорил о «горничной посла», товарище Тане, латышке, которая получала такое же высокое вознаграждение, как партийная и как близкая наперсница личного секретаря. Девушка эта, как пролетарка по происхождение была даже объектом некоторого заигрывания со стороны Ма­рии Михайловны и таким образом она тоже являлась своеобразным бичем в посольстве. Она ничего note 70не делала, всюду совала свой нос, вечно болтала с находившимися в посольстве для охраны его красноармей­цами, привезенными из России, тоже поголовно латыша­ми и вечно нашептывала разные нелепости Марии Михайловне, а та передавала Иоффе.

И все эти сотрудники по большей части ничего не делали, получали большое жалованье, слонялись без дела, играя на биллиарде, стоящем в большом зале, в который выходила дверь кабинета Иоффе или подбирая разные песенки на великолепном «Бехштейне», стоя­щем в белом зале посольства… Но, конечно, все они стойко охраняли свои «классовые» интересы, и заставить их что-нибудь делать было нелегкой задачей.

Мы видели, что деньги, которые были в посоль­стве расходовались совершенно произвольно, и для меня быстро выяснилось, что вся эта публика, считая себя истинными революционерами - победителями, смотрела на народное достояние, как на какую то добычу, по праву принадлежащую им. И в результате каждый урывал себе что мог, перебивая друг у друга и стараясь об­ставить свое существование всеми доступными благами жизни.

Для подтверждения, приведу один, хотя и мелкий, но яркий пример. Жена Иоффе, которую я очень