шагу, ничего почти не видя из за своей близорукости и из - за дождя, покрывавшего мелкой пылью мои очки, шел, поддерживаемый самим Зленченко… Пришли в штаб. Долго ждали, но наконец, начальник штаба стал нас спрашивать. Узнав мой возраст и что я 'зам', он отпустил меня, сказав, что я освобождаюсь от несения патрульной и караульной службы, но должен нести службу по внутренней охране «Второго дома советов». К моему удивлению, молодой и здоровый Зленченко стал униженно отпрашиваться, ссылаясь на свое положение председателя ячейки, которому-де, необходимо в эту трудную минуту быть в 'Метрополе' Его отпустили. Женщины тоже были отпущены. Оставшимся тотчас же были розданы винтовки и они были посланы для несения патрульной службы…
Около трех часов все мы, забракованные штабом, возвратились в 'Метрополь'. В вестибюле были учреждены усиленные дежурства членов партии, снабженных винтовками. Дежурили и женщины. Эта тревога продолжалась дня два - три. Среди обитателей 'Метрополя' шли, все разрастаясь, самые нелепые слухи о происходящих в городе событиях. Многие собирали, как я это уже описывал при панике в берлинском посольстве, свои вещи, чтобы в случае чего, было легче бежать… Некоторые прятали свои партийные билеты и извлекали на свет Божий разные старые, времен царизма и Временного Правительства, удостоверения и документы. Коммунисты начали забегать к «буржуям', которые стали поднимать головы и в душах которых note 212закопошились надежды. Позже я узнал, что и в Петербурге, в местах расположения коммунистов, повторялись сцены паники и растерянности.
Передавали, что сам 'генерал - губернатор' Петрограда, Зиновьев, хотел уже бежать, но его удержали… Растерялись кремлевские сановники…
Но если, как мы видели, событие в Леонтьевском переулке вызвало такой переполох, то уж нечто совсем исключительное началось, когда в Москве стало известно, что продвигавшаяся вперед армия Деникина, дошла до Тулы. Правда, эта паника нарастала исподволь и, собственно, началась, все развиваясь и усиливаясь, с того момента, как Деникиным был взят Орел. Уже тогда предусмотрительные 'товарищи' стали приготовлять себе разные паспорта с фальшивыми именами и пр. Уже тогда началось подыгрывание к «буржуям», возобновление старых буржуазных знакомств и отношений, собирание и устройство набранных драгоценностей в безопасные места… Но когда стало известным, что Деникин уже близок, по слухам, к Серпухову… Подольску… все, уже не скрывались, стали дрожать, откровенно разговаривать друг с другом, как быть, что сделать, чтобы спастись…
Кстати, должен упомянуть, что эти паники с их малодушием и подчас весьма откровенными взаимными разговорами были затем, когда утих пожар, использованы ловкими товарищами для взаимных политических доносов… Мне лично, как 'заму', один из моих весьма ответственных сотрудников доносил на некоторых своих подчиненных… Особенно же волновались рядовые коммунисты и чекисты. Первые, сознавая, что они будут брошены на произвол судьбы заправилами, которым было не до них, плакались и жаловались, что они лишены note 213возможности что бы то ни было предпринять, чтобы спастись при помощи фальшивых паспортов, и что в случае чего, им не миновать суровой расправы, что им грозит виселица. Разговоры эти шли почти открыто. Но особенно мрачны были чекисты, тайные и явные, состоявшие из всякого сброда. Правда, они стояли близко к сферам, в значительной степени близко стояли они и к технической возможности подготовить себе разные фальшивки и вообще 'переменить портрет', но и они понимали, что будут брошены заправилами, которые думали лишь о своей шкуре. И трусость, звериная трусость, усиливающаяся сознанием своих преступлений, всецело овладела ими, и они тоже старались заискивать у «буржуев»…
Когда же под влиянием реальных известий и фантастических слухов наступил момент, так сказать, кульминационной точки животного страха и паники, когда возбужденной фантазии коммунистов всюду стали мерещиться враги, «белые» и контрреволюционеры, их малодушие дошло до чудовищно - позорных размеров… Помимо заискиваний в «буржуях», люди уже в открытую старались скрыть свой коммунистически образ… даже в коридорах 'Метрополя' можно было видеть валяющиеся разорванные партийные билеты…
И вот, в это время мне понадобилось повидаться с Литвиновым по одному спешному служебному делу. По советским понятиям было еще не поздно — всего около 12-ти часов ночи. Литвинов тоже жил в 'Метрополе'. Я спустился к нему. Постучал в дверь. Долгое молчание. Я еще раз постучал, уже сильнее. Опять молчание. Лишь из за запертой двери доносились ко мне какие - то глухие звуки торопливых шагов, выдвигаемых ящиков… Наконец, я услыхал сквозь note 214запертую дверь придушенный голос Литвинова:
— Кто там?
— Откройте, Максим Максимович.. Это я, Соломон…
— Это точно вы, Георгий Александрович?
— Да, это я, Соломон… Мне нужно повидать вас по спешному делу…
Дверь отворилась. Передо мной стоял бледный и растрепанный Литвинов. В рук он держал браунинг..
— Что это вы, Максим Максимович? — спросил я входя. — С браунингом?…
— Сами знаете, какие теперь времена… это на всякий случай, — ответил он, переводя дыхание и кладя револьвер на ночной столик…
Пожалуй, еще большая растерянность охватила всех при продвижении армии Юденича, которая, как известно, дошла почти до Петербурга… Ну, конечно, по обыкновению, стали циркулировать самые страшные слухи, украшенные и дополненные трусливой фантазией.
Меня внезапно экстренно вызвал к телефону Красин.
— Ты будешь у себя минут через десять - пятнадцать? — спросил он торопливо.
— Буду… А в чем дело?
— Я сейчас тебе объясню… через десять минут буду у тебя… пока, — и он повесил трубку.
Он вошел ко мне с видом весьма озабоченным.
— Через час я должен ехать в Петербург, — начал он. — Дело очень серьезное .. Меня только что note 215вызвал Ленин, совнарком просит меня немедленно выехать в Петербург и озаботиться защитой его от приближающегося Юденича… Там полная растерянность. Юденич находится по спутанным слухам, чуть ли не в Царском Селе уже…. Зиновьев хотел бежать, но его не выпустили и среди рабочих чуть не вышел бунт из за этого… Его чуть ли не насильно задержали…
— Но ведь там же находится Троцкий, — перебил я его вопросом.
— Да вот, в том то и дело, что 'фельдмаршал' совсем растерялся… Он издал распоряжение, чтобы жители и власти занялись постройкой на улицах баррикад для защиты города… Это верх растерянности и глупости… Одним словом, я еду… Но дело в том, что часть армии Юденича движется по направлению к Москве через Бологое и находится уже чуть ли не на подступах к нему.. Я говорил по телефону с Бологим… но не добился никакого толка… Меня предупреждают, что в Бологом я могу попасть в руки Юденича… Так вот, Жоржик, в случае чего, я хочу тебя попросить…
И он обратился ко мне с рядом чисто личных, глубоко интимных просьб позаботиться об семье, жене и трех дочерях, моих больших любимицах…
Но это не относится к теме моих воспоминаний.. Это глубоко личное.
Мы простились и он уехал.
Потом, когда опасность миновала, он рассказал о той малодушной растерянности, в которой он застал наших «вождей» — этих прославленных Троцкого и Зиновьева. Скажу вкратце, что Красин, имея от Ленина неограниченные полномочия, быстро и энергично note 216занялся делом обороны, приспособляя технику, и своим спокойствием и мужеством ободрял запуганных защитников столицы.
(Так, у меня осталось в памяти, что он, в виду отсутствия танков, устроил по своему изобретению, род танков путем соединения обычных грузовиков, приспособив их к военным целям. Но я не техник, а потому ничего больше не могу сказать об этих приспособлениях. Но факт тот, что в трудную и критическую минуту на долю Красина выпало дело организации защиты Петербурга от нашествия Юденича. — Автор.) Конечно, читая эти строки, читатель может задаться вопросом: а как лично я реагировал на все это? Не праздновал ли я труса? Отвечу кратко. Я ни минуты не сомневался, что в случае чего, мне не миновать смерти, может
