был неуязвим и все, принимаемые против него меры, не давали результатов.
Между тем стало известно с несомненной точностью, что Гуковский проводит время в кутежах, note 301пьянстве, оргиях, и что тем же занимается и его штат. Доходили сведения и о том, что все там «берут»…
Но Гуковский продолжал оставаться неуязвимым: все высшие постоянно получали от него 'подарки' в виде разной провизии, духов, мыла, материи и пр. Но скандал его 'работы' в Ревеле получил уже широкую известность и о ней писали и кричали газеты всего мира…
Но он оставался неуязвим, на глазах всего мира шли кутежи, оргии, взяточничество…
Окруженный шайкой своих 'поставщиков', он продолжал закупать и посылать нам всякую дрянь вместо товара, грабя и пропивая народные деньги…
Но возвращусь несколько назад.
Когда я сидел в тюрьме в Берлине, я из газет узнал, что из советской России в Германию прибыл для участия в каком то съезде (если не ошибаюсь, 'спартаковском') Карл Радек, переодетый немецким солдатом, возвращающимся из русского плена. Он был быстро опознан, арестован и заключен в 'Моабит', и против него было возбуждено дело… Он сидел долго в тюрьме, затем долго был интернирован в Берлине и лишь зимою 1919 года (кажется, это было в декабре), возвратился в Россию, увенчанный лаврами и встреченный овациями в Москве, где и получил назначение в Коминтерн (Кажется, то же назначение, которое он получил теперь, после своего торжественного отречения от троцкистской ереси. — Автор.). С ним носились. Он был тогда в большом фаворе. Устраивались собрания, на которых он, смешно коверкая русскую речь, читал доклады, делал сообщения, и на которых публика его бурно чествовала… Я был на первом собрании, устроенном в переполненном зале 'Метрополя'. Несмотря на свой note 302отвратительный русский язык, Радек говорил очень хорошо, т. е., умно. Но в его речи уже чувствовался некоторый сдвиг с того твердокаменного большевизма, вечным апологетом которого, даже до глупости, он был раньше. При возникшем по поводу его речи обмене мнений выступил и находившийся в зале известный меньшевик Абрамович.
Как известно, меньшевики свирепо преследовались в советской России. Те, которые еще почему- нибудь оставались, держали себя тише воды, ниже травы, не смея публично выступать с какими бы то ни было программными речами. Я никогда не разделял меньшевицких положений, но лично я относился к ним терпимо, как и ко всяким другим убеждениям. И само собою, я не был сторонником тех репрессий, которые применялись к ним ленинцами. И тем более я удивился и даже несколько болезненно сжался, когда слова попросил Абрамович. Речь его была умна. Он придрался к одному из высказанных Радеком практических положений, которое в концепции с другими и создавало то впечатление сдвига, о котором я выше упомянул.
— Я очень рад и приветствую от всей души, — говорил Абрамович, — то обстоятельство, что судьба толкнула Радека в сферу чисто практических вопросов, подойдя к которым он, как человек умный, не мог не сделать известных выводов. А эти выводы логически и привели его к отказу от некоторых наиболее абсурдных положений, которые он еще так недавно защищал с пеной у рта…
И далее, в очень умно построенной речи он, указав на то, что отказ от некоторой части ультрабольшевицких взглядов, представляет собою симптом того, что Радек становится на правильный путь в note 303понимании практических задач момента, заговорил о необходимости, отказавшись от политики уничтожения и разрушения всего, перейти к мирному строительству российской жизни…
В числе присутствующих был и Троцкий, еще так недавно вкупе и влюбе с остальными меньшевиками разделявший взгляды Абрамовича и других. И вот, он пропустил удобный случай не выступать с возражениями своему бывшему товарищу по партии. Он вскочил и с экспрессией потребовал слова и, точно его толкало что то изнутри, начал возражать.
Необходимо помнить, что Абрамович был из лагеря побежденных и преследуемых и потому, конечно, руки его были значительно связаны, он не мог свободно говорить и касаться программных вопросов. Но Троцкому чужды были соображения простой корректности и известного джентльменства. Ему нужно было блеснуть дешевенькими успехами красноречия. И он обрушился на Абрамовича, ставя вопросы, на которые меньшевик Абрамович не мог отвечать, не рискуя арестом… И, видя перед собой, связанного по рукам и ногам противника, уста которого были замкнуты, сознавая это, он упражнялся над ним своим крикливым красноречием. И закончил он свою речь словами:
— Нет, напрасно вы и вам подобные стараетесь сбить рабочий класс с его верного и точного пути к свободе! Напрасно вы стараетесь заманить его в свои сети! Вам это не удастся, что бы вы ни делали! Мы бодрствуем и мы всеми мерами будем бороться с вашей растлевающей ум и душу пропагандой!.. Вам не удастся — победите не вы, а мы!..
И он с резкой жестикуляцией под гром дружных аплодисментов сошел с трибуны.
note 304Я привел этот эпизод, так как он до известной степени характеризует мужество и храбрость советского 'фельдмаршала'…
Встретившись со мной на этом собрании, Радек, с которым я был сравнительно мало знаком, спросил меня, не соглашусь ли я возвратиться в Германию для переговоров о возобновлении торговых сношений, сказав, что после своего освобождения из 'Моабита', он успел для этого подготовить почву и что на днях он снова повидается со мной.
Но прошло два-три месяца, прежде чем он заехал ко мне. Пыхтя своей ужасной трубкой мне в лицо, он начал говорить на ту же тему. Он сказал, что, живя в Берлине, вел с влиятельными лицами разговоры о возобновлении торговых дел, что германское правительство в принципе согласно и готово начать пе реговоры, и что немцы выразили желание, чтобы именно я стоял во главе такой 'мирной' делегации. Он-де уже говорил на эту тему с Лениным, который согласен. Далее он сообщил, что, кроме меня, в делегацию войдут, по его предположению, Воровский и Сокольников. Конечно, мне не особенно то улыбалась эта комбинация, и я сказал Радеку, что не думаю, чтобы в таком составе, принимая во внимание отношение ко мне Воровского и его любовь к интригам, из этой делегации вышел толк. Но он заявил мне, что Воровский, находящийся в опале, будет счастлив получить эту командировку и будет вести себя тише воды, ниже травы.
Словом в начале марта состоялось постановление Политбюро о моей командировке в Берлин, причем заместителем комиссара внешней торговли был назначен Шейнман, которому я и должен был как можно note 305скорее передать комиссариат, чтобы быть готовым немедленно выехать к месту моего нового назначения.
Однако, к этому времени тучи на политическом горизонте вообще стали рассеиваться, и вскоре правительство Ллойд Джорджа изъявило согласие войти в переговоры с СССР об установлении торговых сношений. Политбюро назначило особую делегацию для поездки в Англию, во главе которой был поставлен Красин. И 25 марта эта делегация, состоявшая из значительного числа разного рода специалистов экспертов, выехала из Москвы в Финляндию, чтобы оттуда морем ехать через Швецию в Англию.
Я сдал Наркомвнешторг Шейнману и, в ожидании момента моего отъезда, продолжал жить в помещении комиссариата.
В это время в Германии разыгрался путч Каппа, что, естественно задержало мой отъезд на не определенное время. Уезжая в Англию, Красин предложил мне занять его апартамент в 'Метрополе', где я и поселился после его отъезда.
И я стал ждать у моря погоды. Капповский путч был подавлен, но политическая ситуация резко изменилась в сторону неблагоприятную для возобновления торговых сношений, и отъезд нашей делегации был отложен на неопределенное время. Со сдачей комиссариата я остался без работы, неся лишь обязанности консультанта при комиссариате путей сообщения и председателя Штатной междуведомственной комиссии при том же комиссариате. Но эти занятия отнимали у меня очень мало времени и, в сущности, я ничего не делал.
С моим уходом из Наркомвнешторга у меня оборвалась официальная связь с ним. Но бывшие со трудники видались со мной и от них я узнал о том, как управлял ими Шейнман. Это был тяжелый note 306человек. Он решил, что я распустил комиссариат и стал его подтягивать своими мерами. Имя близкие связи с ВЧК, он стал широко пользоваться своим правом сажать в тюрьмы этого учреждения сотрудников, которыми он почему-нибудь был недоволен. Много
