— За совершенно правое и законное восстание, во время, знаешь, этих религиозных войн и всего этого вообще движения, — отвечал он ей общею фразой.
— Может быть, это и не правда, — заметила Софи.
— Все равно это!.. Тут главное дело в ощущениях узника которые схвачены у поэта неподражаемо! — подхватил Бакланов.
Но Софи, кажется, оставалась совершенно равнодушна к этому достоинству.
— А вот это ведь Женева велеет. Это Женева? — спросил он гребцов.
— Qui, monsieur! — отвечали те в один голос.
— Вот, около нее, — продолжал Бакланов, обращаясь снова к Софи: — в Фернее жил другой философ, Вольтер, «сей циник, поседелый», «умов и моды вождь, пронырливый и смелый»! Знаешь эти стихи?
— Знаю, — отвечала Софи и сказал неправду. — А что, в Париж чрез Женеву надобно ехать? — прибавила она.
— Через Женеву.
— Так поедемте лучше туда. Здесь решительно больше нечего делать.
— Как нечего? Гулять надобно! — возразил Бакланов.
— Мы и то уж нагулялись, — заметила на это Софи.
— Вот кататься бы в лодке! — продолжал Бакланов.
— Сегодня накатались! — опять объяснила Софи.
На другой день они в самом деле поехали на пароходе в Женеву.
При виде каменных тротуаров и с большими окнами магазинов, героиня моя точно ожила. Не теряя времени, она пошла и купила себе цепочку, часы, бинокль.
— У тебя ведь все это есть! — заметил было ей Бакланов.
— Но у меня все такое дрянное, — отвечала Софи.
— Где ж дрянное? — возразил он и пошел нанимать коляску, чтоб ехать в Ферней.
Проезжая мимо маленького, с памятником островка, Бакланов сказал Софи с увлечением:
— Это остров Жан-Жака Руссо!
Она кивнула головой, как бы дело шло о знакомом и надоевшем предмете. Дорога шла все в гору. Когда поднялись на довольно значительную вышину, извозчик обернулся и, указывая хлыстом на даль, проговорил:
— Это Монблан!
— Чудо, прелесть! — восклицал Бакланов.
Софи сидела молча.
Наконец они доехали до цели своей поездки.
— Это такой-то замок! — воскликнула Софи, увидя весьма небольшой домик.
Бакланов стал по ступеням крыльца подниматься с каким-то благоговением.
— C'est le salon de monsieur Voltaire! — произнес провожавший привратник.
Софи осмотрела кругом.
— Печи точно у старинных помещиков в домах, — проговорила она, как бы даже с сожалением.
На урне, стоящей на пьедестале, было написано:
— Тут пепел от его сердца хранится! — пояснил Бакланов.
Софи ничего ему на это не сказала, но сделала больше насмешливую, чем уважительную мину.
В спальне великого мыслителя и поэта они увидели альков с оборванным потолком и портрет императрицы Екатерины.
— Каким же образом тут портрет нашей императрицы? — спросила Софи Бакланова.
— Она была друг Вольтера, неужели ты этого не знаешь? — отвечал он ей.
— Очень мне нужно было это знать! — произнесла Софи.
Бакланов покачал только головою.
Он уж очень хорошо понимал, что подруга его для искусств, для поэзии, для красоты природы была решительно существо непроницаемое!
7
Бакланов в Париже
Поезд железной дороги не шел, а летел.
На станциях все красивей и красивей стали попадаться наполеоновские жандармы.
Софи свое запыленное личико обтерла одеколоном и поправила несколько свой костюм.
Бакланов, в каком-то лихорадочном волнении, беспрестанно заглядывал вперед.
— Видать уж! — произнес он, почти со слезами в голосе и откидываясь на спинку дивана.
— Я остановлюсь в гостинице Баден; а ты, пожалуйста, где-нибудь в другом отеле! А то в Париже пропасть русских… — сказала ему Софи.
— Хорошо… ты это мне пятый раз говоришь! — отвечал он ей с досадой.
Стали наконец мелькать дома чаще и чаще, и наши путешественники въехали под арки вокзала.
Вышли.
— Что-то увидим? — произнес Бакланов.
— Да и у меня сердце бьется, — отвечала ему Софи.
Софи, в покойном, красивом ремизе, весело мотнув головой, сейчас же скрылась в ближайшем переулке.
Бакланов взял себе другой экипаж.
— Куда угодно ехать господину? — спросил его извозчик.
— В какой-нибудь отель, недалеко от отеля де-Бад.
— В отель де-Лувр! — произнес кучер, получивший из отель де-Лувр более на водку, чем в других отелях.
— Ну хоть туда! — сказал Бакланов.
Солнце между тем светило полным своим блеском на белые дома и на гладко вымощенную мостовую.
При въезде на бульвары, у Бакланова наконец зарябило в глазах. Экипажи ехали ему навстречу, поперек, объезжали его. По тротуару, как бы на праздненство какое, шла целая непрерывная толпа народа, и все такие были по виду бодрые, нарядные, веселые. Прошел наконец и полк с барабаном, бой которого поднимал все ваши нервы. На каждом углу стоял городской сержант, в своей треугольной шляпе и синем мундире. При повороте, около Вандомской колонны, мелькнула площадь.
— Провезите меня туда, пожалуйста!.. — сказал Бакланов.
— Bien, monsieur! — отвечал с гордостью извозчик и повез.
— Pas si vite! pas si vite, mon cher! — говорил, беспрестанно приподнимаясь из экипажа, Бакланов.
— Это обелиск! — сказал извозчик. Он поставлен был на том месте, где казнен Людовик XVI и была гильотина.
— Но эти фонтаны, фонтаны. Боже ты мой! — говорил Бакланов, смотря на прелестные в самом деле фонтаны: из рогов изобилия, в руках нереид, огромными снопами била вода, и нимфы держали головы свои обращенными несколько назад, как бы смотря, туда ли она попадет, куда надо.
— Что это за здание? — спрашивал Бакланов, совсем как бы растерявшись.
