совершенства он еще не едал.
Подчиненные Эммануила Захаровича тоже, видно, очень довольные, после обычного своего блюда из щуки с луком, чавкали и жвакали на весь стол.
Косой господин не переставая хохотал и говорил.
— Вы отсюда в клуб? — обратился он прямо, без всякой церемонии, к Бакланову.
— Нет-с, — отвечал ему тот сухо.
— Поедемте! Здесь нечего оставаться… сегодня суббота… Они шабаш свой, вероятно, будут править!.. — прибавил он громко, нисколько не стесняясь тем, что рядом сним сидели вольнодумный и хроменький Галкины, которые на это даже сами усмехнулись.
— Ведь даром, что этакое рыло, — продолжал он, показывая рукой на хозяина: — а ведь какую чудную женщину имеет на содержании прелесть что такое! Я когда-нибудь покажу вам ее.
— Чего ж она и стоит! — подхватил старший Галкин.
— Ужасно дорого! — подтвердил хроменький.
— Еще бы вам даром? — объяснил им откровенно криой.
Молодые люди опять только улыбнулись. Они, должно быть, сильно трусили его злого языка.
С верхнего угла Бакланову беспрестанно слышалось весьма ласковое обращение начальника края к хозяину. «Не красна изба углами, а красна пирогами», «не по хорошу мил, а по милому хорош», — говорил генерал после каждого почти слова. Он любил, особенно когда был в духе, обо всем выражаться русскими поговорками.
Вслед за божественными соусами, подаваемыми в морских раковинах, следовало шампанское.
День какой-то был несколько торжественный. После здоровья государя императора, всей царской фамилии, начальствующих лиц города, хор музыкантов грянул: «Боже, Царя храни!». Все встали, и первый начал подпевать музыкантам косой господин, за ним грянули два адъютанта с лицами, очень похожими на лица, рисуемые плохими живописцами у архангелов. Не пел только мрачный вице-губернатор; но зато пил беспрестанно. С менее торжественных обедов Эммануила Захаровича его обыкновенно увозили всегда без чувств, и все-таки откуп его одного только в целой губернии и побаивлся. За адъютантами своими начал подтягивать сам начальник края, а за ним грянула и вся остальная братия гостей. У Бакланова мороз пробежал по коже: ему представилось, что он и все прочие господа — те же лица, как и в «Ябеде» Капниста, которые, ограбив неправедным судом бедняка, у богатого его противника пьют, едят, поют и торжествуют свое поганое дело.
9
Капля яду, отравившая все
Перед домом Софи стояла карета. В окнах сквозь занавеси был виден свет.
Бакланов, съездив после обеда домой и отдохнув немного поехал к ней.
Ему, на звонок его, отворила Иродиада.
— Софьи Петровны дома нет-с! — сказала она.
— Отчего же огонь? — спросил Бакланов.
— Это я сижу-с, — отвечала Иродиада и, захлопнув у него перед носом дверь, заперла ее.
Бакланову ужасно было это досадно; но делать нечего, он поехал назад.
Проезжая мимо кареты, он, больше из пустого любопытства, спросил кучера:
— Чья это карета?
— Коммерции советника Галкина. — отвечал тот, преважно лежа на козлах.
«Он уж тут!.. у кого это он?..» — подумал Бакланов, и все это как-то смутно и странно сложилось у него в голове.
Он велел везти себя в клуб и, только подъехав к подъезду, сообразил, что для входа надобно, чтобы кто-нибудь его записал. Он вспомнил о косом господине.
— Скажите, пожалуйста, здесь такой косой, кривой господин? — спросил он у входных лакеев.
Один из них только выпучил на него глаза.
— Это Никтополионов, надо быть! — отвечал другой, бывший, видно, несколько подогадливее.
— Здесь, недавно только приехал, — добавил он.
Бакланов попросил его вызвать, сказав, что его просит господин, с которым он сейчас обедал.
Никтополионов показался на верху лестницы.
— Входите, милости просим! — кричал он оттуда Бакланову.
— Записать меня, я думаю надо! — говорил тот.
— Запишите! — крикнул Никтополионов лакею, сидевшему за книгою.
— Как прикажите-с? — спросил тот, обращая к нему не совсем смелый взгляд.
— Ну, пиши хоть: Чорт Иваныч Мордохаев.
Лакей, кажется, так и написал.
— Простота, видно, у вас… — говорил Бакланов, входя на лестницу.
— Э! всякая дрянь ведь тут шляется… стоит церемониться! — говорил Никтополионов, идя бойко вперед. — Это все грекондосы, выжига все народ! — говорил он, показывая на целую кучку по большей части молодых людей, сидевших около столиков и прихлебыввших из рюмочек шербет. — А это вот чихирники! — прибавил он, махнув рукой на двух черноватых господ, игравших один против другого, в карты.
— Какие это чихирники? — невольно спросил Бакланов.
— Армяне! — отвечал преспокойно Никтополионов: — дуют себе в полтинник бочку чихиря, да и баста… на грош, каналья, ладит пьян и сыт быть… А это вот — все Эммануилы Захарычи! — заключил он, направляя взор Бакланова на целую комнату, в которой то тут, то там виднелись библейские физиономии. — А каков обедец-то был? а? каков? — воскликнул он вдруг, останавливаясь перед Баклановым, в то время, когда тот садился в бильярдной на диване. — Каков… ась?.. Вот вам и будьте добродетельны, и будьте! — говорил Никтополионов с истинной досадой. — В 35 году он, ракалия, сидел за кормчего в остроге. Я сам ему, своими руками, дал полтинник, когда его вели из острога в уголовную палату, и он взял; а в то время у него, говорят, пятьдесят тысяч в портках было зашито. Вот вам и добродетель… Храните ее на земле!
— За сегодняшний обед ему можно простить многое, — сказал Бакланов, чтобы хоть несколько смягчить подобные отзывы.
— Все уж и прощено ему давно, — отвечал Никтополионов, махнув рукой. — Я ведь прямо всем здешним властям говорю: «Ежели бы, говорю, я знал, что такой-то ночью, по такой-то улице, пойдет господин, у которого миллион в кармане, я бы вышел и зарезал его, пятьсот бы тысяч взял себе, а пятьсот вам отдал, вышл бы у вас чище солнца!..» Молчать, посмеиваться только…
— Вы сейчас можете это сделать, — начал Бакланов опять, чтоб обратить несколько в шутку этот разговор. — У Галкина сколько денег? Миллион есть?
— Десять, говорят, — отвечал Никтополионов с неудержимою злобой.
— В таком случае, я вот сейчас около одного дома видел его карету; вы ступайте, подождите: он выйдет, вы и зарежьте его.
— Где это? На набережной вы видели?
— Да.
— А это он, значит, у любовницы своей, — произнес Никтополионов.
— У любовницы? — переспросил Бакланов, соображая, где же эта любовница могла жить в том доме, где жила Софи; он всего был одноэтажный.
— Да, — отвечал утвердительно Никтополионов. — Как ее фамилия-то, проклятой! — прибавил он, припоминая.
Бакланову вдруг почему-то захотелось, чтоб он не договаривал этой фамилии.
— Ленева, да! да! так! — махнул вдруг Никтополионов.
— Ленева! — повторил Бакланов: — не может быть! — сказал он и захохотал.
— Отчего же не может быть? Он еще покойного мужа ее опутал. Привез сюда его, взял в маленькую
