стоял я.
Вы знаете, как строго соблюдается у нас этикет и иерархия. Благодаря моему титулу и родственным связям с великим герцогом люди, среди которых я вначале остановился, расступились, таким образом я стоял почти один в проеме дверей галереи, на виду, в первом ряду знатных гостей. Поэтому принцесса Амелия, отбросив свои мечтания, заметила меня, слегка вздрогнула и покраснела.
Она видела портрет в аббатстве у моей тетки, она, узнала меня, здесь нечему удивляться. Принцесса едва взглянула на меня, но я был потрясен этим взглядом, я почувствовал, что щеки мои горят, опустил глаза и так стоял несколько минут, не смея вновь поднять их на принцессу...
Когда я осмелился посмотреть на нее, она разговаривала с эрцгерцогиней Софией, которая, казалось, слушала ее с доброжелательным интересом.
Лист сделал перерыв, перед тем как исполнить вторую пьесу, и великий герцог воспользовался этим моментом, чтобы выразить ему свое восхищение в самых изысканных словах. Возвращаясь на свое место, принц заметил меня, одобрительно кивнул мне и обратился к эрцгерцогине, указывая на меня глазами. Она внимательно посмотрела на меня, повернулась к герцогу, который не сдержал улыбку, отвечая ей и сообщая что-то своей дочери. Принцесса Амелия, как мне показалось, смутилась и вновь покраснела.
Я был словно подвержен пытке; к несчастью, этикет не позволял мне оставить свое место до окончания концерта после перерыва. Несколько' раз я украдкой смотрел на принцессу, она казалась мне задумчивой и опечаленной; мое сердце сжалось, я страдал из-за того, что невольно вызвал ее смущение, о котором догадывался.
Конечно, герцог шутливо спрашивал ее, похож ли я на портрет ее кузена «прошлых времен», и она наивно упрекала себя за то, что не сказала отцу, что уже узнала меня. После концерта я в сопровождении дежурного адъютанта направился к герцогу, который соблаговолил сделать несколько шагов мне навстречу, дружески взяв меня под руку, подвел к эрцгерцогине Софии и сказал:
— Разрешите, ваше императорское высочество, представить вам моего кузена принца Генриха фон Эркаузен-Олденцааль.
— Я уже видела принца в Вене и с удовольствием встречаю его здесь, — ответила эрцгерцогиня, которой я отвесил почтительный поклон.
— Дорогая Амелия, — произнес принц, обращаясь к дочери, — представляю вам принца Генриха, вашего кузена; он сын принца Пауля, одного из моих самых досточтимых друзей, я очень сожалею, что не вижу его сегодня здесь, в Геролыптейне.
— Благоволите же сообщить принцу Паулю, что я разделяю огорчение моего отца, ибо всегда счастлива познакомиться с его друзьями, — ответила моя кузина с простотой, исполненной грации.
Я никогда не слышал голоса принцессы; представьте себе, мой друг, наиболее нежный, чистый, гармоничный голос, проникающий до глубины души.
— Надеюсь, дорогой Генрих, что вы пробудете достаточно времени у вашей тетушки, которую я люблю ч уважаю как свою мать, вам это известно, — добросердечно сказал герцог. — Приходите к нам почаще по- семейному, не слишком рано, часа в три; если мы отправимся на прогулку, вы присоединитесь к нам, вы знаете, что я вас всегда очень любил, потому что вы один из самых благородных людей, мне известных.
— Я не знаю, как выразить вашему королевскому высочеству мою признательность за оказанный мне великодушный прием.
— Так вот! Докажите мне вашу признательность, — улыбаясь, сказал принц, — пригласив кузину на вторую кадриль, так как первая по праву принадлежит эрцгерцогу.
— Окажете ли вы мне эту честь, ваше высочество?.. — И я поклонился принцессе Амелии.
— Зовите друг друга просто кузен и кузина согласно старой, доброй немецкой привычке, — шутя произнес герцог, — среди родственников этикет ни к чему.
— Соизволит ли моя кузина танцевать со мной кадриль?
— Да, кузен, — ответила Амелия».
Глава III.
ГЕРОЛЬШТЕЙН
Принц Генрих фон Эркаузен-Олденцааль графу Максимилиану Каминецу.
«Олденцааль, 25 августа 1840.
Трудно рассказать вам, дорогой друг, как я был счастлив и одновременно смущен отеческим приемом великого герцога. Проявленное им доверие, сердечность, с которой он предложил нам отвергнуть этикет, обращаться друг к другу с родственной теплотой, все это переполнило меня глубокой благодарностью; вместе с тем я укорял себя, понимая, что моя роковая любовь не может быть одобрена принцем.
Правда, я поклялся (и остался верен этому обещанию) ни словом не обмолвиться кузине о том чувстве, которое возникло к ней в моей душе; но я боялся, что мое волнение, мои глаза могут выдать меня... Однако чувство, хоть и немое и затаенное, невольно казалось мне преступным.
Так я размышлял в то время, как принцесса Амелия танцевала первую кадриль с эрцгерцогом Станиславом. Здесь, как и в других местах, танец стал не чем иным, как торжественным шествием под музыку оркестра; при этом особенно выделялась грациозная осанка моей кузины.
Со счастливым волнением и одновременно с робостью ожидал я того момента, когда начну дозволенный на балу разговор с моей кузиной. Я достаточно владел собою, чтобы скрыть волнение в то время, когда направился за ней; она снова была подле маркизы д'Арвиль.
Думая об истории с портретом, я был уверен, что принцесса также размышляет о нем, и не ошибся. Помню почти слово в слово наш первый разговор, позвольте мне, друг мой, передать его вам:
— Ваше высочество, можно мне называть вас кузиной, как это разрешил мне великий герцог?
— Конечно же, кузен, — грациозно ответила она, — я всегда счастлива слушаться своего отца.
— А я тем более горжусь этой непринужденностью, кузина, что моя тетушка рассказала мне о вас и тем самым заставила вас оценить.
— Мой отец часто говорил мне о вас, милый кузен, и что вам, быть может, покажется странным, — смущенно добавила она, — я даже знаю вас, если так можно сказать, с виду... Госпожа настоятельница аббатства Святой Германгильды, к которой я почтительнейшим образом привязана, однажды показала мне и отцу один портрет...
— Где я изображен в костюме пажа шестнадцатого века?
— Да, милый кузен, отец даже немного схитрил, заверив меня, что это портрет одного нашего родственника старинных времен и, лестно отозвавшись об этом кузене, сказал, что мы должны гордиться, имея и сейчас среди своей родни его достойного потомка.
— Увы, кузина, боюсь, что в нравственном отношении я столь же мало похож на свой портрет, который соблаговолил начертать великий герцог, как не похож внешне на пажа шестнадцатого века.
— Вы ошибаетесь, — простодушно сказала принцесса, — ибо, слушая музыку, я случайно посмотрела в сторону галереи и сразу узнала вас, невзирая на различие костюмов.
Затем, желая переменить тему разговора, которая ее смущала, она сказала:
— Восхитительно. С каким удовольствием вы его слушали!
— Какой изумительный талант у господина Листа, не правда ли?
— Мне в самом деле кажется, что в музыке без слов есть двойное очарование: не только наслаждаешься прекрасным исполнением, но можно сопровождать музыкой внезапно возникшую мысль, так что мелодия, которую слушаешь, становится аккомпанементом размышлений... Не знаю, поняли ли вы меня?
— Прекрасно. Мысли становятся тогда словами, которые вы выражаете в возникающей у вас музыке.
— Да, именно так вы меня поняли, — сказала она, грациозно наклонив голову, — я боялась, что плохо
